Савушка Бизанка
Экспедиция достигла реки Копи 8 июля. Здесь около скал Омоко-Мамага мы увидели красный флаг с надписью: «Шлём привет и желаем счастливого пути». Это была питательная база, устроенная лесной стражей — К. И. Надеждиным и К. Г. Осиповым. В старой брошенной юрте мы нашли свои ящики с продовольствием. Вместе с тем тут нас ждала и неприятность: значительная часть сухарей, присланных из Владивостока, оказалась гнилой и червивой. После днёвки я послал А. И. Кардакова и троих орочей вниз по Копи к устью реки Чжакумэ, где я рассчитывал найти туземцев, достать у них ещё одну лодку и прикупить продовольствия.
Пока лодки ходили на реку Чжакумэ, мы с Н. Е. Кабановым занялись изучением ближайших окрестностей. Он ежедневно экскурсировал в горы, а я ходил к скалам Омоко-Мамага.
Если смотреть на них со стороны устья реки Иоли, они представляются руинами древнего замка, заросшими буйной растительностью. Некоторые утёсы имеют странные очертания: один из них похож на сидящего человека, который несколько повернул голову и прислушивается к чему-то; другой имеет вид старика, всматривающегося вдаль; рядом с ним замер в неподвижной позе уродливый карлик, поднявший кверху руку и как бы указывающий на самую большую скалу. Это и есть Омоко-Мамага. Потому ли, что я знал смысл этих двух слов, она показалась мне похожей не то на монаха в длинной одежде, не то на колдунью с гневным лицом, скрестившую на груди руки. Это была странная игра природы. Точно кто-нибудь нарочно гигантским зубилом вытесал из камней разные фигуры. Как в облаках при некоторой фантазии можно видеть очертания людей, птиц, животных, так и в этих камнях было что-то такое, что заставляло отожествлять их с живыми существами.
Долина реки Копи типично денудационная и слагается из ряда котловин, соединённых узкими проходами. Котловины эти очень опасны для заселения, потому что во время дождей они затопляются водою. Здесь же находятся и главные притоки Копи. Последняя от устья реки Иоли до моря имеет протяжение в 170 километров. Огибая знакомую нам сопку Инда-Иласа, она делает к югу большую излучину, а затем опять поворачивает на восток и впадает в бухту Андреева, примерно около 48,6° северной широты. На этом пути Копи принимает в себя следующие притоки: справа — Чжауса, Чжакумэ и Бяпали, где ещё сохранилось довольно много соболей; затем река Тепты, по которой орочи ходят на реку Ботчи, впадающую в бухту Гроссевича немного южнее Копи; потом следуют две небольшие речки: Май и Копка. С левой стороны Копи не имеет сколько-нибудь значительных притоков, к которым относится и Санку. Истоки её находятся между рекой Хади и горой Инда-Иласа.
Дня через два посланные возвратились. Вместе с ними прибыл и ороч Савушка Бизанка. На его лодке я полагал отправить к морю Н. Е. Кабанова.
Купить у туземцев ничего не удалось. Они сами кормились рыбою, которая только начинала доходить сюда единичными экземплярами. Делать нечего! Волей-неволей приходилось довольствоваться тем недоброкачественным продуктом, который был в нашем распоряжении.
Вновь прибывший ороч Савушка был моим старым приятелем. Имя своё он получил при крещении, ещё маленьким мальчиком. За тихий и покладистый характер русские стали называть его ласкательно. Годы шли, из мальчика Савушка сделался мужчиной, потом состарился, а ласкательное имя так при нём и осталось. Ему теперь было около шестидесяти лет. Это был мужчина среднего роста, сухопарого сложения. Невзгоды скитальческой жизни наложили на лицо его особый отпечаток, по которому сразу можно узнать охотника-зверолова. Сосредоточенность во взгляде, некоторая скромность, молчаливость и спокойствие так характерны для обитателей лесов. Савушка не имел ни бороды, ни усов; тёмно-карие глаза его потускнели немного, но всё же он видел ещё хорошо. Кожа на лице и на руках его загорала так много раз, что навсегда осталась красновато-смуглой. Лет двадцать пять назад, по маньчжурскому обычаю, он носил косу, теперь на голове его были выцветшие редкие волосы; короткими прядями они свешивались на затылке и на висках. Одет был Савушка в свой национальный костюм, сшитый из какой-то материи, которая имела неопределённо-серый цвет. Верхняя рубашка до колен с косым воротом и с застёжками на боку была подпоясана ремешком так, что вокруг талии получился напуск. На ногах он носил короткие штаны, длинные наколенники без всяких украшений и особую туземную обувь (унты), сшитую из выделанной сохатиной кожи. На поясе с правой стороны висели два ножа, с которыми орочи никогда не расстаются.
За последние годы здоровье Савушки сильно пошатнулось. Он стал кашлять кровью. Во время таких припадков он очень страдал и делался совершенно беспомощен. Сопровождавшие меня орочи относились к старику с большим почтением и старались всячески ему служить. Они починяли его обувь, стлали ему постель и не позволяли носить дрова.
Мы встретились с ним как старые друзья. Когда Савушка от орочей узнал, что мы вышли на Копи, сам вызвался проводить нас до Сихотэ-Алиня. Это очень меня устраивало, так как он считался добычливым охотником, лучшим следопытом и хорошим проводником.
Много лет мы не виделись с ним. Судьбе угодно было, чтобы жизненные пути наши опять сошлись около скалы Омоко-Мамага. За это время много воды утекло в реку Копи. Мы оба уже постарели и, пожалуй, даже не сразу бы узнали друг друга. Первые минуты мы не знали, как и с чего начать обоюдные расспросы. А поговорить было о чём! Мы сели с ним на опрокинутую лодку и стали вспоминать прошлое. Он сообщил мне грустные вести. Неумолимая смерть унесла в могилу многих туземцев, с которыми я встречался в 1908 году.
Вечером после ужина орочи, ездившие на реку Чжакумэ, и оба мои спутника рано легли спать, а я, Савушка и Хутунка ещё долго разговаривали между собою. В старой покинутой юрте было так уютно. Огонь весело прыгал по веткам, которые время от времени кто-нибудь из нас подбрасывал в костер. Он оживал, вспыхивал длинными языками и освещал сходившиеся кверху стены нашего временного жилища. Вход в юрту был завешен полотнищем палатки; в другом конце её были сложены ящики с провизией. По обе стороны огня спали люди. Дым от костра выходил через отверстие в крыше. Порой сквозь него виднелось небо, освещённое бледными лучами месяца.
Я рассказал Савушке о том, как мы шли по реке Иоли и как нашли свою питательную базу. Разговор наш перешёл на скалу Омоко-Мамага, и я спросил его, почему её так назвали. Тогда Савушка сообщил мне следующее сказание.
Раньше, очень давно, в верховьях Копи жили человек Кангэй и две женщины — Атынига и Омоко. Жили они долго, несколько сот лет, состарились и окаменели. Много веков они стояли в полном согласии, но однажды заспорили о том, кто из них является хозяином местных гор. Спор их перешёл в ссору и в ужасную драку, от которой содрогались все сопки и стонала тайга. Кангэй остался победителем и сохранил за собою место. Одна старуха, Атынига, убежала и села на правом берегу Копи между реками Бяпали и Тепты, а другая вместе с семьёй своей перешла на левый берег реки около устья Иоли и стала называться Омоко-Мамага.
С тех пор орочи, удэхе и гольды, когда проходят мимо скал, останавливаются и кладут на камни свои приношения: лоскутки материи, кусочки сахара, листочки табаку — или выливают несколько капель водки и просят послать им удачную охоту и счастливое окончание пути. Этот обычай соблюдается и по сие время.
Снаружи послышался какой-то всплеск. Я поспешно вышел из юрты. Тихая светлая ночь облегала уснувшую землю. На небе стояла полная луна. От неё кверху и в стороны крестообразно расходились четыре луча; несколько в стороне справа и слева виднелись ещё два лучезарных пятна с слабой ахроматизацией, которые принято называть «ложными лунами». Свет месяца отражался в реке серебристыми переливами. От воды поднимался лёгкий туман. Теперь скалы Омоко-Мамага приняли другой вид: одни части их были ярко освещены, а другие погружены в глубокий мрак. По небу плыло белое облачко. Оно казалось неподвижным, а самая большая скала, с гневным выражением окаменевшего лица, как будто двигалась ему навстречу. Облачко проходило, и гигантский утёс вновь делался неподвижным.
В это время послышались всплески. Это лососи шли метать икру для того, чтобы дать жизнь себе подобным и погибнуть в истоках реки.
Я вернулся в юрту и сел на своё место. Спать мне не хотелось. Мы достали сухарей и стали пить чай. Савушка рассказывал, что случилось на реке Копи в давно минувшие времена. Он вспоминал дни своей юности, когда русских в стране было мало, тайга щедро снабжала охотников пушниной и мясом, а реки изобиловали рыбой. Раньше соболь водился у самого моря, а теперь за ним надо ходить в верховья реки Копи. В настоящее время лучшим охотничьим местом считается река Чжауса с несколькими притоками, из которых самым интересным будет река Оанды. В истоках она слагается из трёх речек (Элангса). Здесь находится страшная сопка Гугдаманты, где погибло несколько охотников.
Дело было так. Однажды вверх по реке Чжаусе отправились семь орочей из рода Докодика и один человек из рода Копинка. Был очень глубокий снег. В сумерки охотники нашли следы семи сохатых. Они решили ночевать тут, рассчитывая на следующее утро догнать лосей, которые далеко уйти не могли. Когда совсем стемнело, орочи услышали рёв животных. Люди из рода Докодика стали смеяться над сохатыми, говоря: «Не кричите, мы всё равно завтра всех вас перебьём». Один только Копинка не глумился над животными. Он был старый, опытный охотник и знал, что после медведя лоси занимают самое почётное место, что зимою они никогда не кричат, а если кричат, то неспроста. На другой день с рассветом орочи пошли на охоту, но сохатые уходили всё дальше и дальше. День был уже на исходе, когда лоси поднялись на сопку Гугдаманты и начали спускаться по самому крутому её склону, который внизу кончается отвесными обрывами. Охотники бросились за ними. Вдруг животные закричали опять, и в это мгновение вся масса снега начала двигаться сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Вместе со снегом стали падать камни, валежник. Лавина вырывала с корнями деревья и стремительно неслась книзу, всё увеличиваясь в размерах и всё разрушая на своём пути. В этой лавине погибли все сохатые и семь охотников из рода Докодика. Спасся только один Копинка. Он сразу повернул вправо по косогору и вовремя вышел из беды. Когда стаяли снега, орочи пошли искать погибших охотников. У подножья обрыва они нашли перемешанные кости людей и сохатых. В дни своей юности Савушка ходил туда. С той поры крутой склон сопки Гугдаманты остался голым. По его словам, обвалы там бывают часто в глубокоснежные зимы. Внизу под обрывом нагромождены груды камней, буреломного леса. Едва на них появляется молодая растительность, как их снова засыпает землёю и снегом.
Савушка замолчал. В наступившей тишине слышно было ровное дыхание спящих и потрескивание дров в огне. В это время снаружи донеслись какие-то странные звуки. Словно кто-то стонал и вздыхал. Я приподнял полог у дверей и выглянул из юрты. Месяц уже находился на половине своего пути к западу и мягким сиянием озарял кроны больших деревьев. Испарения над рекой сгустились. Высоко на небе блистал Юпитер своим ровным белым светом. Кругом было тихо. Вся природа грезила предрассветным сном.
— Это выпь, — сказал Хутунка. — Когда её кричит, люди видят худой сон.
Как бы в подтверждение его слов Мулинка потянулся и застонал. Хутунка разбудил его. Мулинка открыл глаза, что-то пробормотал, потом повернулся на другой бок и снова уснул. Время шло, а мы втроём всё сидели и тихо разговаривали. Такие бессонные ночи у огня, в глухой тайге, в дружеской беседе с человеком, к которому питаешь искреннюю симпатию и которого не видел много лет, всегда полны неизъяснимой прелести. Это — лучшие страницы моих путевых дневников.
— Наши орочи теперь совсем трудно живи, — сказал Савушка. — Двенадцать года назад шибко большая вода была, — продолжал он. — Тогда много людей погибло.
В это наводнение попал и Хутунка. Он жил около устья реки Бяпали, а юрта Савушки была на Чжакумэ. Я кое-что слышал об этом наводнении и просил обоих моих собеседников рассказать о нём возможно подробнее.
Лето 1915 года было очень ненастное. Дожди шли всё время с большим постоянством. Один раз очень сильный ливень длился подряд двое суток. Он не позволял женщинам и детям выходить из жилищ. Опасаясь, как бы водой не унесло лодки, орочи вытащили их подальше на берег и поставили на катки. В течение одних суток они должны были шесть раз опрокидывать их и выливать дождевую воду. К вечеру второго дня вдруг сверху вода пришла валом и сразу затопила все берега. Подхватив в лесу валежник, она понесла его вниз по реке. Чем дальше, тем плавник увеличивался в размерах и в конце концов превратился в лавину, обладающую такой же разрушительной силой, как и ледоход. Эта лавина шла по долине и своим напором ломала живой лес. Орочи бросились к лодкам, но уже не могли добраться до возвышенного края долины. Все лодки были раздавлены плавником. Первыми погибли женщины и дети. Мужчины взбирались на бурелом, но деревья сталкивались между собою и калечили людей, которые тут же тонули под ними. Савушка спасся, но он совершенно был лишён возможности подать помощь своим родным, которые гибли у него на глазах. Это страшное наводнение во многих местах долины реки Копи совершенно уничтожило лес. Теперь на месте его стоит пяти-десятилетний лиственничный молодняк.
Старик умолк и погрузился в грустные воспоминания.
В это время в воздухе опять пронеслось какое-то беспокойство. Должно быть, лиса поймала зайца или росомаха схватила кабаргу. Мы вышли из юрты. Луна уже совсем снизилась к лесу. Сквозь туман, поднявшийся от воды, чуть виднелся противоположный берег. Кругом стояла торжественная тишина. Листья кустарников и трава, смоченная росою, были совершенно неподвижны. Голубой сумрак ещё окутывал землю, но уже неуловимо в воздухе и где-то на небе чувствовалось приближение зари.
Савушка утомился. Мы вернулись в юрту, оправили огонь и легли спать.
На другое утро я встал позже всех. Мои спутники были уже на ногах. Я поспешно оделся и вышел на свежий воздух. Сквозь туман чуть-чуть виднелись скалистые сопки и деревья на другом берегу реки. Можно было опять ожидать дождя. Но вот взошло солнце. Туман пришёл в движение; большие клубы его, серые, как грязная вата, потянулись к востоку, цепляясь за прибрежные кусты. Кое-где появились просветы.
Около лодок возились орочи. Они осматривали их, что-то заколачивали и приготовляли новые шесты. Часам к восьми утра погода разгулялась. Тогда мы спустили лодки на воду и поплыли вверх по реке Копи, которая имеет здесь в ширину от 50 до 60 метров, быстроту течения 6 километров в час и глубину до 2 метров по фарватеру. В истоках она слагается из двух речек одинаковой величины. По правой, Чжоодэ, будет перевал на реку Даагды́ (приток Самарги), а по левой — в верхний Анюй, впадающий в Амур ниже города Хабаровска. Близ слияния обеих упомянутых речек находится скала Кангэй, о которой говорилось выше, затем справа одна только небольшая горная речка Талеучи, а слева притоки: Булунге, Дю и Иггу. По последней нам надлежало идти к Сихотэ-Алиню.
В долине реки Копи основную массу лесной растительности составляет всё та же лиственница с подлесьем из багульника. Кое-где одиночными экземплярами встречается маньчжурский ясень (Fraxinus mandshurica Rupr.) с светло-серою корою, покрытою правильными продольными трещинками. Он растёт по уремам в сообществе с бальзамическим тополем (Populus maximowiczii Henry), из которого туземцы долбят свои лодки. Здесь также, по словам туземцев, изредка встречается кедр (Pinus koraiensis Siebold et Zucc.) — большое стройное дерево с ветвями, поднимающимися кверху и как бы срезанными на одной высоте, вследствие чего вершина его кажется тупою. Всё это были представители маньчжурской флоры, проникшие сюда с юга вдоль берега моря и с запада через Сихотэ-Алинь.
Река Иггу впадает в Копи недалеко от Иоли. К полудню мы дошли до её устья и здесь сделали большой привал. Орочи принялись варить чай, а Савушка пошёл ловить рыбу. Он вырубил длинное удилище и прикрепил к нему тонкую лесу, к концу которой привязал самодельный рыболовный крючок, искусно обделанный шерстью и грубым кабаньим волосом в виде мухи с раскрытыми крыльями. Для охоты он избрал такое место, где вода подмывала скалистый берег, пенилась и бурлила. Сущность ловли заключалась в следующем: с помощью длинного удилища мушка забрасывается на воду; сдерживаемая лесой, она всплывает на поверхность; рыба принимает её за действительное насекомое, хватает ртом и попадает на крючок. Через минуту старик выбросил на камни хариуса (Thymallus grubii Dybowski) с оранжево-малиновыми плавниками и с серебристой чешуёй, по которой параллельными рядами расположены красивые фиолетовые пятнышки. Савушка взмахнул удочкой другой раз. Не успела ещё мушка коснуться поверхности реки, как из воды стремительно выскочила вторая рыба и повисла на крючке, за ней последовала третья, четвёртая — и так сорок шесть штук.
Последний хариус был несколько больших размеров, с вздутым животом, без грудных и брюшных плавников. Когда я взял его в руки, он издал какой-то звук, похожий на скрипенье. Уродливая рыба сильнее других билась на берегу. Она широко раскрывала жабры и хватала ртом воздух. Савушка наклонился, чтобы поближе рассмотреть странного хариуса, но он вдруг подпрыгнул так высоко, что задел его хвостом по лицу. Это рассердило старика. Он отшвырнул рыбу ногой и, ворча что-то себе под нос, отошёл к воде и снова принялся за ловлю; но рыба больше не клевала, словно кто прогнал её отсюда. Савушка поставил неудачу дальнейшего лова в связь с уродливым хариусом и считал его всему виновником. Когда потрошили рыб, в желудке голобрюхого хариуса оказались две ящерицы: одна — целая, недавно проглоченная, другая частично переваренная.
Отдохнув немного, мы продолжали наше плавание по реке Иггу дальше и на второй день пути дошли до притока её Гаду, впадающего с левой стороны. Здесь Иггу разбилась на несколько рукавов, забитых плавником. Это обстоятельство заставило нас рано встать на бивак. Орочи с топорами в руках пошли разбирать завалы бурелома, а я, Савушка и А. И. Кардаков решили подняться на одну из ближайших сопок, чтобы с вершины её посмотреть на долину реки Иггу.
Сначала мы шли по хвойному лесу, состоящему из лиственницы, ели и пихты. Чем выше, тем качество их становилось хуже; они были меньше размерами, ниже ростом и имели отмершие вершины. Мы придерживались тропы, протоптанной сохатыми, но самих животных видеть не удалось. Вершина сопки была округло-плоская, поросшая кедровым стланцем (Pinus pumila Regel), толстые ветви которого действительно стелются по земле, образуя трудно проходимые заросли. Рядом с ним около камней приютились даурский рододендрон (Rhododendron mucronulatum Turcz.) с мелкими зимующими кожистыми листьями, а на сырых местах — багульник (Ledum decumbens Small) с белым соцветием и вечнозелёными кожистыми листьями, издающими сильно смолистый запах. Мы выбрали место, откуда можно было видеть долину Иггу, и сели на камни.
За труды, понесённые при восхождении на сопку, мы были вознаграждены красивой горной панорамой. Река Иггу имеет общее направление с северо-запада к юго-востоку и в проекции имеет вид растянутой латинской буквы S. Перед нами была древняя горная страна, сильно размытая. Высокие куполообразные сопки, словно гигантские окаменевшие волны, толпились со всех сторон. Некоторые из них выходили в долину мысами. Ближние сопки видны были отчётливо, ясно, а дальние тонули в туманно-синей мгле, несколько смягчавшей суровую красоту предгорий Сихотэ-Алиня. Солнце уже прошло большую часть своего пути по небу. Лучи его падали на землю под острым углом, вследствие чего одни склоны гор были ярко освещены, а другие находились в тени.
А. И. Кардаков сфотографировал несколько видов и пошёл на бивак. На обратном пути мы с Савушкой как-то сбились с зверовой тропы и попали в хвойно-смешанный лес с значительной примесью каменной берёзы (Betula ermanii Cham.). Стволы деревьев были старые, дуплистые. Обыкновенно древесина в них сгнивает раньше коры. Некоторые рухляки чуть только держались на корнях. При небольшом давлении на них рукой они тотчас падали на землю. Много таких берестяных футляров валялось по склону горы. Савушке это не понравилось. — Как наша сюда попал? — говорил он, не то обращаясь ко мне, не то к самому себе.
Вслед за тем он круто свернул вправо, но тут наткнулся на большую груду рухляка.
— Вот, посмотри: ыи талюга́ моони́ омуты ни[1], — сказал он, указывая на четыре берёзовых футляра, лежавших на земле: два крестообразно, а два пониже — углом так, что вершина его касалась нижней части креста, а концы расходились в стороны.
Конечно, из обломков берёзовых стволов, во множестве валявшихся на земле, можно скомбинировать какие угодно фигуры: людей, зверей, жилищ, лодок и т. д., но для этого надо дать волю фантазии. Так думал я; но у Савушки на этот счёт были свои соображения. Он с опаской посторонился от рухляка.
Я подошёл поближе к крестообразной фигуре, чтобы получше рассмотреть её, но старик закричал мне, чтобы я не трогал берёзового валежника. В это время позади себя я услышал какой-то звук, точно кто-то вздохнул, и вслед за тем один ствол, совсем подгнивший у корня, как-то странно согнулся, осел и стал падать на землю. Я едва успел отскочить в сторону.
— Наша надо скоро ходи в другое место, — сказал Савушка и начал быстро спускаться по склону горы. Я последовал за ним.
На все мои вопросы он не отвечал и был чем-то взволнован. Когда мы вышли на реку, ночные тени уже зарождались в лесу. Неслышными волнами они выползали из-под старых елей и обволакивали прибрежные кусты и груды колодника на отмелях. Деревья приняли странную окраску, которую нельзя назвать ни чёрной, ни зелёной. Какая-то ночная птица пронеслась мимо на своих мягких крыльях. Через несколько минут мы подходили к биваку. При свете огня видны были палатки, лодки, вытащенные на отмель, и люди, двигающиеся у костра.
Орочи сообщили мне, что дальше по реке много заломов, но всё же продвигаться вперёд можно. Вопрос заключался лишь в том, хватит ли продовольствия.
После ужина я стал расспрашивать орочей о берёзовом валежнике, виденном нами на сопке. Они сказали мне, что в горах живёт горный дух Какзаму. Это — худотелый великан с редькообразной головой и с трёхпалыми руками. Он может превращаться в любого зверя. Тогда он сбрасывает с себя внешнюю оболочку, которая и валяется на земле в виде берестяных футляров. Это одежда Какзаму. Посещать такие места не следует — может напасть хищный зверь, упасть дерево или камень, можно сломать или вывихнуть ногу или тяжело заболеть. На следующее утро мне сообщили, что Савушка лежит на земле и кашляет кровью.
Болезнь Савушки задержала нас на месте до девяти часов утра. Когда он оправился немного, орочи помогли ему сесть в лодку, и затем мы тронулись в путь.
От места нашего бивака заломы тянулись на протяжении двухсот шагов; дальше протоки опять соединились в одно русло. Несмотря на то, что с бивака мы выступили поздно, нам всё же удалось продвинуться вверх по реке довольно далеко. Плыли мы до самого вечера и, может быть, прошли бы ещё несколько километров, если бы не новые заломы. Следующий день был неудачный: река стала мелководной и ещё больше заваленной колодником.
Как образуются такие заломы? В ненастное время года вода подмывает корни больших деревьев, растущих по берегам реки. Когда последние падают, они увлекают за собою молодняк. Вода подхватывает его и несёт вниз по течению. Где-нибудь такой лесной великан застревает. Тотчас около него скопляется плавник — всё больше и больше. Напором воды стволы деревьев так втиснуты друг в друга, что разобрать их голыми руками невозможно.
Медленно мы продвигались вперёд, всё время прорубаясь в заломах. Перетаскивание лодок на руках тоже требовало расчистки пути и усиленной работы топорами. На реке Иггу встречались водопады, основанием которых служили большие лиственничные стволы, упавшие в реку. С той стороны, откуда идёт вода, скопилось много песка и гальки. Иногда дерево при падении своём застревает вершиной на другом берегу. Между нижним его краем и поверхностью воды остаётся столь небольшое пространство, что улимагда задевает за него своими бортами. Людям надо или ложиться на дно лодки, или перелезать через дерево.
За тесниной, которую мы видели с высоты горы, долина расширилась. Справа по течению был обрывистый берег, поросший редкостойной лиственницей, а слева — широкие древне-речные террасы. За ними дальше виднелись ущелья и высокие остроконечные горы. Весь ландшафт производил впечатление дикой и величественной красоты. По словам Савушки, в этих местах весной держится так много сохатых, что табуны их на белом фоне снегов кажутся большими тёмными пятнами. Терраса была обезлесена пожарами и теперь покрылась мелколистным березняком (Betula japonica H.J.P.Winkl.) двадцати- и тридцатилетнего возраста. Здесь в изобилии росла голубица (Vaccinium uliginosum L.). На ней было так много ягод, что кустарники имели синевато-сизый оттенок. Там и сям виднелись большие пятна жёлтых саранок (Hemerocallis middendorffii Trautv. et C.A.Mey.) с цветами величиной с большую рюмку, расположенными как канделябры.
19 июля мы бросили лодки и опять понесли грузы на себе.
Пусть читатель представит себе заболоченную тайгу, заваленною буреломом, и банную атмосферу, и он поймёт, что значит идти в гору с тяжёлыми котомками за плечами.
Чем ближе мы подходили к водораздельному хребту Сихотэ-Алиню, тем больше характер местности становился расплывчатым. Остроконечные сопки исчезли, а вместо них появились холмы с сглаженными контурами, как результаты эрозии. Изменился и характер леса: такие же замшистые и заболоченные, как и в истоках реки Иоли.
В этот же день произошла в тайге встреча с отрядом инженера Н. М. Львова, который, пройдя по рекам Хуту и Аделами, вышел к Сихотэ-Алиню и теперь со съёмкой спускался по реке Иггу на Копи, чтобы потом перебраться на реку Хади около Улема. После совместной днёвки оба отряда пошли каждый по своему маршруту.
Примечание автора
- ↑ Эта берёзовая кора — всё равно люди.