Многія восхищались въ то время кто Сухозанетомъ, который былъ тогда очень молодымъ генераломъ, кто графомъ Орловымъ, генералъ-адъютантомъ.
Я никого не замѣчала, ни на кого не смотрѣла: развѣ можно смотрѣть по сторонамъ, когда чувствуешь присутствіе божества, когда молятся?
Это были только мужчины: красивые-ли, не красивые — мнѣ было все равно. А онъ былъ выше всего! Я не была влюблена… я благоговѣла, я поклонялась ему!... Этого чувства я не промѣняла-бы ни на какія другія, потому-что оно было вполнѣ духовно и эстетично. Въ немъ не было ни задней мысли о томъ, чтобы получить милость посредствомъ благосклоннаго вниманія царя — ничего, ничего подобнаго… Все любовь чистая, безкорыстная, довольная сама собой.
Если-бы мнѣ кто сказалъ тогда: «этотъ человѣкъ, передъ которымъ ты молишься и благоговѣешь, полюбилъ тебя какъ простой смертный» — я-бы съ ожесточеніемъ отвергла такую мысль и только-бы желала смотрѣть на него, удивляться ему, поклоняться какъ высшему обожаемому существу!...
Это счастіе, съ которымъ никакое другое не могло для меня сравниться!
А что говорили мнѣ всѣ окружающіе царя, танцуя со мною, право не помню, и не смотрѣла я на нихъ, и не слушала ихъ. Они всѣ толковали о прелестной музыкѣ Болугіянскаго оркестра, и дѣйствительно она была обворожительна; царь тоже ею восхищался.
Возвратясь, послѣ смотра, домой въ Лубны, я предалась мечтаніямъ ожидающаго меня чувства матери, о которомъ пламенно молилась и желала. Тутъ примѣшивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что императоръ будетъ воспріемникомъ моего ребенка!
Еще до этого событія мнѣ удалось сдѣлать путешествіе въ Кіевъ въ сообществѣ моей матери, и я тамъ имѣла счастіе вмѣ-
Многие восхищались в то время кто Сухозанетом, который был тогда очень молодым генералом, кто графом Орловым, генерал-адъютантом.
Я никого не замечала, ни на кого не смотрела: разве можно смотреть по сторонам, когда чувствуешь присутствие божества, когда молятся?
Это были только мужчины: красивые ли, не красивые — мне было все равно. А он был выше всего! Я не была влюблена… я благоговела, я поклонялась ему!.. Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому, что оно было вполне духовно и эстетично. В нем не было ни задней мысли о том, чтобы получить милость посредством благосклонного внимания царя — ничего, ничего подобного… Все любовь чистая, бескорыстная, довольная сама собой.
Если бы мне кто сказал тогда: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя как простой смертный», — я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться как высшему обожаемому существу!..
Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться!
А что говорили мне все окружающие царя, танцуя со мною, право не помню, и не смотрела я на них, и не слушала их. Они все толковали о прелестной музыке Болугиянского оркестра, и действительно она была обворожительна; царь тоже ею восхищался.
Возвратясь после смотра домой, в Лубны, я предалась мечтаниям ожидающего меня чувства матери, о котором пламенно молилась и желала. Тут примешивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что император будет восприемником моего ребенка!
Еще до этого события мне удалось сделать путешествие в Киев в сообществе моей матери, и я там имела счастие вме-