кинулъ редутъ въ 4 часа, чтобъ пройти въ свою палатку на противоположной сторонѣ одного изъ лѣсистыхъ пригорковъ. Не прошло и часу, какъ его увѣдомили, что турки идутъ съ ловчинской дороги приступомъ прямехонько на Плевну. Онъ поскакалъ впередъ посмотрѣть въ чемъ дѣло, но на пути встрѣченъ былъ ординарцемъ, донесшимъ, что турки атакуютъ редутъ уже шестой разъ. Онъ пустился во всю рысь, прямо на редутъ, въ надеждѣ прибыть еще во время; но на пути ему попалась толпа собственныхъ его солдатъ, обратившихся вспять. Изнемогая отъ усталости послѣ двухсуточнаго безостановочнаго боя, мучимые жаждой, голодные, они едва держались на ногахъ, и были уже негодны для дѣла.
Видя, что нѣкоторыя части продолжаютъ еще оставаться въ редутахъ, Скобелевъ приказалъ и имъ очистить редуты и отступать. Въ одномъ мѣстѣ засѣвшая горсть нашихъ храбрецовъ не хотѣла отступать:
— Ваше-ство, дозвольте намъ еще пострѣлять!
— Нельзя, выходите всѣ, стройтесь — и маршъ!
— Мы его сюда не пустимъ, дозвольте, ваше-ство!
И съ такими солдатами пришлось отступать.
Пользуясь бездѣйствіемъ русскихъ втеченіе цѣлаго дня, турки успѣли собрать могущественную силу, при помощи которой попытались пойти на послѣдній, отчаянный приступъ, и вытѣснили русскихъ. Одинъ только бастіонъ, до послѣдней возможности, былъ отстаиваемъ горстью людей во главѣ съ храбрымъ маіоромъ Владимірскаго полка Горталовымъ, котораго генералъ Скобелевъ назначилъ комендантомъ этаго бастіона. Эта горсть людей не хотѣла бѣжать, и была изрублена — вся до единаго. Во время отступленія генералъ Скобелевъ былъ страшно возбужденъ. Мундиръ его былъ облѣпленъ грязью, сабля изломана, георгіевскій крестъ болтался гдѣ то на плечѣ; лицо почернѣло отъ копоти и дыму, взоръ блуждалъ и тускнѣлъ, голосъ опустился. Онъ говорилъ какимъ-то хриплымъ шопотомъ. Войдите въ душу генерала Скобелева и поймите всѣ чувства, обуревавшія всѣмъ существомъ его. Понеся громадный уронъ въ людяхъ, потерявъ много жизненныхъ силъ, переживъ въ эти дни страшныя и мучительныя минуты, онъ опять очутился на томъ-же самомъ пунктѣ, откуда вышелъ. Тутъ невыдержалъ его мужественный и закаленный характеръ и прозрачная слеза скатилась по его ласковому лицу. За ней полились градомъ горячія слезы, и боевой генералъ, не преклоняющій головы передъ грозною гранатою, не моргнувшій ни разу передъ градомъ осыпавшихъ его пуль, съ презрѣніемъ заглядывающій въ лицо смерти, далъ волю своимъ человѣческимъ чувствамъ. Его слезы были слезы состраданія: сколько жертвъ, сколько жизней, потраченныхъ напрасно! Благородный духъ генерала какъ-бы принималъ на себя
кинул редут в четыре часа, чтоб пройти в свою палатку на противоположной стороне одного из лесистых пригорков. Не прошло и часу, как его уведомили, что турки идут с ловчинской дороги приступом прямехонько на Плевну. Он поскакал вперед, посмотреть, в чем дело, но на пути встречен был ординарцем, донесшим, что турки атакуют редут уже шестой раз. Он пустился во всю рысь, прямо на редут в надежде прибыть еще вовремя; но на пути ему попалась толпа собственных его солдат, обратившихся вспять. Изнемогая от усталости после двухсуточного безостановочного боя, мучимые жаждой, голодные, они едва держались на ногах и были уже не годны для дела.
Видя, что некоторые части продолжают еще оставаться в редутах, Скобелев приказал и им очистить редуты и отступать. В одном месте засевшая горсть наших храбрецов не хотела отступать:
— Вашество, дозвольте нам еще пострелять!
— Нельзя, выходите все, стройтесь — и марш!
— Мы его сюда не пустим, дозвольте, вашество!
И с такими солдатами пришлось отступать.
Пользуясь бездействием русских в течение целого дня, турки успели собрать могущественную силу, при помощи которой попытались пойти на последний, отчаянный приступ и вытеснили русских. Один только бастион до последней возможности был отстаиваем горстью людей во главе с храбрым майором Владимирского полка Горталовым, которого генерал Скобелев назначил комендантом этого бастиона. Эта горсть людей не хотела бежать и была изрублена — вся до единого. Во время отступления генерал Скобелев был страшно возбужден. Мундир его был облеплен грязью, сабля изломана, Георгиевский крест болтался где-то на плече; лицо почернело от копоти и дыму, взор блуждал и тускнел, голос опустился. Он говорил каким-то хриплым шепотом. Войдите в душу генерала Скобелева и поймите все чувства, обуревавшие всем существом его. Понеся громадный урон в людях, потеряв много жизненных сил, пережив в эти дни страшные и мучительные минуты, он опять очутился на том же самом пункте, откуда вышел. Тут не выдержал его мужественный и закаленный характер и прозрачная слеза скатилась по его ласковому лицу. За ней полились градом горячие слезы и боевой генерал, не преклоняющий головы перед грозною гранатою, не моргнувший ни разу перед градом осыпавших его пуль, с презрением заглядывающий в лицо смерти, дал волю своим человеческим чувствам. Его слезы были слезы сострадания: сколько жертв, сколько жизней, потраченных напрасно! Благородный дух генерала как бы принимал на себя
