тельно, необычайно! Трудна была задача скрипача, и все же искусство его смотрѣло игрою, смычокъ словно самъ порхалъ по струнамъ; всякій, казалось, могъ сдѣлать то же самое. Скрипка пѣла сама собою, смычокъ игралъ самъ собою, вся суть какъ будто была въ нихъ, мастеръ же, управлявшій ими, влагавшій въ нихъ жизнь и душу, забывался. Но не забылъ о немъ поэтъ и написалъ вотъ что:
„Какъ безразсудно было бы со стороны смычка и скрипки кичиться своимъ искусствомъ. А какъ часто дѣлаемъ это мы люди, поэты, художники, ученые, изобрѣтатели, полководцы! Мы кичимся, а, вѣдь, всѣ мы—только инструменты въ рукахъ Создателя. Ему одному честь и хвала! А намъ гордиться нечѣмъ!“
Такъ вотъ что написалъ поэтъ и озаглавилъ свою притчу „Виртуозъ и инструментъ“.
— Что, дождались, сударыня?—сказало перо чернильницѣ, когда онѣ остались одни.—Слышали, какъ онъ прочелъ вслухъ то, что я написало?
— To-есть то, что вы извлекли изъ меня!—сказала чернильница.—Вы вполнѣ заслужили этотъ щелчокъ своею спѣсью! А вы-то и не понимаете, что надъ вами посмѣялись! Я дала вамъ этотъ щелчокъ изъ собственнаго нутра. Ужъ позвольте мнѣ узнать свою собственную сатиру!
— Чернильная душа!—сказало перо.
— Гусь лапчатый!—отвѣтила чернильница.
И каждый сознавалъ, что отвѣтилъ хорошо, а такое сознаніе вещь хорошая; съ такимъ сознаніемъ можно спать спокойно, они и заснули. Но поэтъ не спалъ; мысли волновались въ немъ, какъ звуки скрипки, катились жемчужинами, шумѣли, какъ буря въ лѣсу, и онъ слышалъ въ нихъ голосъ собственнаго сердца, чуялъ проявленіе Самого Творца…
Ему одному честь и хвала!
тельно, необычайно! Трудна была задача скрипача, и всё же искусство его смотрело игрою, смычок словно сам порхал по струнам; всякий, казалось, мог сделать то же самое. Скрипка пела сама собою, смычок играл сам собою, вся суть как будто была в них, мастер же, управлявший ими, влагавший в них жизнь и душу, забывался. Но не забыл о нём поэт и написал вот что:
«Как безрассудно было бы со стороны смычка и скрипки кичиться своим искусством. А как часто делаем это мы люди, поэты, художники, учёные, изобретатели, полководцы! Мы кичимся, а, ведь, все мы — только инструменты в руках Создателя. Ему одному честь и хвала! А нам гордиться нечем!»
Так вот что написал поэт и озаглавил свою притчу «Виртуоз и инструмент».
— Что, дождались, сударыня? — сказало перо чернильнице, когда они остались одни. — Слышали, как он прочёл вслух то, что я написало?
— To-есть то, что вы извлекли из меня! — сказала чернильница. — Вы вполне заслужили этот щелчок своею спесью! А вы-то и не понимаете, что над вами посмеялись! Я дала вам этот щелчок из собственного нутра. Уж позвольте мне узнать свою собственную сатиру!
— Чернильная душа! — сказало перо.
— Гусь лапчатый! — ответила чернильница.
И каждый сознавал, что ответил хорошо, а такое сознание вещь хорошая; с таким сознанием можно спать спокойно, они и заснули. Но поэт не спал; мысли волновались в нём, как звуки скрипки, катились жемчужинами, шумели, как буря в лесу, и он слышал в них голос собственного сердца, чуял проявление Самого Творца…
Ему одному честь и хвала!
Въ домѣ воцарилась печаль; всѣ сердца были полны скорби, младшій ребенокъ, четырехлѣтній мальчикъ, единственный сынъ, радость и надежда родителей, умеръ. Правда, у нихъ оставались еще двѣ дочери,—старшая должна была въ этомъ году конфирмоваться—славныя, добрыя дѣвочки, но умершій ребе-
В доме воцарилась печаль; все сердца были полны скорби, младший ребёнок, четырёхлетний мальчик, единственный сын, радость и надежда родителей, умер. Правда, у них оставались ещё две дочери, — старшая должна была в этом году конфирмоваться — славные, добрые девочки, но умерший ребё-
