опустилась на воды лѣсного озера. Тамъ на берегу, подъ душистою плакучею березой, мы и схоронили ее. Но мы отомстили за ея смерть: привязали къ хвостамъ ласточекъ, жившихъ подъ крышей избушки охотника, пучки зажженой соломы,—избушка сгорѣла, а съ нею и самъ хозяинъ ея. Зарево пожара освѣтило противоположный берегъ озера, гдѣ росла плакучая березка, подъ которою покоилась въ землѣ наша подруга. Да, не видать ей больше родимой земли!“
И обѣ заплакали. Аистъ, услыша ихъ рѣчи, защелкалъ отъ гнѣва клювомъ.
— Ложь, обманъ!—закричалъ онъ.—Охъ, такъ бы и вонзилъ имъ въ грудь свой клювъ!
— Да и сломалъ бы его!—замѣтила аистиха.—Хорошъ бы ты былъ тогда! Думай-ка лучше о себѣ самомъ, да о своемъ семействѣ, а все остальное по-боку!
— Я все-таки хочу завтра усѣсться на краю открытаго купола того покоя, гдѣ соберутся всѣ ученые и мудрецы совѣщаться о больномъ. Можетъ быть, они и доберутся до истины!
Ученые и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, изъ которыхъ аистъ не понялъ ни слова; да не много толку вышло изъ нихъ и для самого больного, не говоря уже о его дочери. Но послушать рѣчи ученыхъ намъ все же не мѣшаетъ,—мало-ли что приходится слушать!
Вѣрнѣе, впрочемъ, будетъ послушать и узнать кое-что изъ предыдущаго,—тогда мы поближе познакомимся со всею исторіей; во всякомъ случаѣ, узнаемъ изъ нея не меньше аиста.
„Любовь—родоначальница жизни! Высшая любовь рождаетъ и высшую жизнь! Лишь благодаря любви, можетъ больной возродиться къ жизни!“ Вотъ что изрекли мудрецы, когда дѣло шло объ исцѣленіи больного владыки; изреченіе было необыкновенно мудро и хорошо изложено—по увѣренію самихъ мудрецовъ.
— Мысль не дурна!—сказалъ тогда же аистъ аистихѣ.
— А я что-то не возьму ея въ толкъ!—отвѣтила та.—И ужъ, конечно, это не моя вина, а ея! А, впрочемъ, меня все это мало касается; у меня есть о чемъ подумать и безъ того!
Потомъ ученые принялись толковать о различныхъ видахъ любви,—любовь влюбленныхъ отличается, вѣдь, отъ любви, которую чувствуютъ другъ къ другу родители и дѣти, и отъ любви свѣта къ растенію—говорили, что солнечный лучъ
опустилась на воды лесного озера. Там на берегу, под душистою плакучею берёзой, мы и схоронили её. Но мы отомстили за её смерть: привязали к хвостам ласточек, живших под крышей избушки охотника, пучки зажжённой соломы, — избушка сгорела, а с нею и сам хозяин её. Зарево пожара осветило противоположный берег озера, где росла плакучая берёзка, под которою покоилась в земле наша подруга. Да, не видать ей больше родимой земли!»
И обе заплакали. Аист, услыша их речи, защёлкал от гнева клювом.
— Ложь, обман! — закричал он. — Ох, так бы и вонзил им в грудь свой клюв!
— Да и сломал бы его! — заметила аистиха. — Хорош бы ты был тогда! Думай-ка лучше о себе самом, да о своём семействе, а всё остальное побоку!
— Я всё-таки хочу завтра усесться на краю открытого купола того покоя, где соберутся все учёные и мудрецы совещаться о больном. Может быть, они и доберутся до истины!
Учёные и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, из которых аист не понял ни слова; да немного толку вышло из них и для самого больного, не говоря уже о его дочери. Но послушать речи учёных нам всё же не мешает, — мало ли что приходится слушать!
Вернее, впрочем, будет послушать и узнать кое-что из предыдущего, — тогда мы поближе познакомимся со всею историей; во всяком случае, узнаем из неё не меньше аиста.
«Любовь — родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь! Лишь благодаря любви, может больной возродиться к жизни!» Вот что изрекли мудрецы, когда дело шло об исцелении больного владыки; изречение было необыкновенно мудро и хорошо изложено — по уверению самих мудрецов.
— Мысль не дурна! — сказал тогда же аист аистихе.
— А я что-то не возьму её в толк! — ответила та. — И уж, конечно, это не моя вина, а её! А, впрочем, меня всё это мало касается; у меня есть о чём подумать и без того!
Потом учёные принялись толковать о различных видах любви, — любовь влюблённых отличается, ведь, от любви, которую чувствуют друг к другу родители и дети, и от любви света к растению — говорили, что солнечный луч
