Но что же сталось съ Вальдемаромъ До, что сталось съ его дочерьми? А вотъ, сейчасъ вѣтеръ разскажетъ.
— Послѣднюю я видѣлъ Анну-Доротею, блѣдный гіацинтъ, но она была уже слабою старухой,—прошло, вѣдь, цѣлыхъ пятьдесятъ лѣтъ. Она пережила всѣхъ и знала обо всемъ.
Въ степи, близъ города Виборга, стоялъ новый, красивый, красный кирпичный домъ священника. Густою струей вился изъ трубы дымъ. Кроткая жена священника и красавицы дочери сидѣли у окна и смотрѣли черезъ кусты садоваго терна въ степь. Что же онѣ видѣли тамъ? Онѣ смотрѣли на гнѣздо аиста, лѣпившееся на крышѣ полуразвалившейся избушки. Крыша вся поросла мхомъ и дикимъ чеснокомъ и покрывала-то избушку главнымъ образомъ не она, а гнѣздо аиста! Оно только одно, вѣдь, и чинилось; держалъ его въ порядкѣ самъ аистъ.
На избушку эту можно было только смотрѣть, но ужъ никакъ не дотрогиваться до нея! Даже мнѣ приходилось дуть здѣсь съ опаскою!—сказалъ вѣтеръ.—Только ради гнѣзда аиста избушку и оставляли стоять, а то бы такой хламъ давно сломали. Семья священника не хотѣла выгонять аиста, и вотъ, избушка уцѣлѣла, а въ ней жила бѣдная старуха. За пріютъ она могла благодарить египетскую птицу, или, можетъ быть, это аистъ благодарилъ ее за то, что она вступилась когда-то за гнѣздо его чернаго брата, жившаго въ лѣсу Борребю? Въ тѣ времена нищая старуха была нѣжнымъ ребенкомъ, блѣднымъ гіацинтомъ изъ дворянскаго цвѣтника. И Анна-Доротея помнила все.
„О-охъ!“—Да, и люди вздыхаютъ, какъ вѣтеръ въ тростникѣ и осокѣ.—„О-охъ! Не звонили колокола надъ твоею могилою, Вальдемаръ До! Не пѣли бѣдные школьники, когда бездомнаго владѣльца Борребю опускали въ землю!.. Да, всему, всему наступаетъ конецъ, даже безконечному несчастію!.. Сестра Ида вышла замужъ за крестьянина. Вотъ что нанесло отцу жесточайшій ударъ! Мужъ его дочери—жалкій рабъ, котораго господинъ можетъ посадить на кобылку[1]!.. Теперь и онъ, навѣрно, въ землѣ, и сестра Ида!.. Да, да! Только мнѣ бѣдной Богъ конца не посылаетъ! Охъ, освободи же меня, Іисусе Христе!“
- ↑ Деревянная кобылка—употреблявшееся въ старину орудіе наказанія для провинившихся крестьянъ. Примѣч. перев.
Но что же сталось с Вальдемаром До, что сталось с его дочерьми? А вот, сейчас ветер расскажет.
— Последнюю я видел Анну-Доротею, бледный гиацинт, но она была уже слабою старухой, — прошло, ведь, целых пятьдесят лет. Она пережила всех и знала обо всём.
В степи, близ города Виборга, стоял новый, красивый, красный кирпичный дом священника. Густою струёй вился из трубы дым. Кроткая жена священника и красавицы дочери сидели у окна и смотрели через кусты садового тёрна в степь. Что же они видели там? Они смотрели на гнездо аиста, лепившееся на крыше полуразвалившейся избушки. Крыша вся поросла мхом и диким чесноком и покрывала-то избушку главным образом не она, а гнездо аиста! Оно только одно, ведь, и чинилось; держал его в порядке сам аист.
На избушку эту можно было только смотреть, но уж никак не дотрагиваться до неё! Даже мне приходилось дуть здесь с опаскою! — сказал ветер. — Только ради гнезда аиста избушку и оставляли стоять, а то бы такой хлам давно сломали. Семья священника не хотела выгонять аиста, и вот, избушка уцелела, а в ней жила бедная старуха. За приют она могла благодарить египетскую птицу, или, может быть, это аист благодарил её за то, что она вступилась когда-то за гнездо его чёрного брата, жившего в лесу Борребю? В те времена нищая старуха была нежным ребёнком, бледным гиацинтом из дворянского цветника. И Анна-Доротея помнила всё.
«О-ох!» — Да, и люди вздыхают, как ветер в тростнике и осоке. — «О-ох! Не звонили колокола над твоею могилою, Вальдемар До! Не пели бедные школьники, когда бездомного владельца Борребю опускали в землю!.. Да, всему, всему наступает конец, даже бесконечному несчастью!.. Сестра Ида вышла замуж за крестьянина. Вот что нанесло отцу жесточайший удар! Муж его дочери — жалкий раб, которого господин может посадить на кобылку[1]!.. Теперь и он, наверно, в земле, и сестра Ида!.. Да, да! Только мне бедной Бог конца не посылает! Ох, освободи же меня, Иисусе Христе!»
- ↑ Деревянная кобылка — употреблявшееся в старину орудие наказания для провинившихся крестьян. Примеч. перев.
