встрѣчу солнечнымъ лучамъ, и вдругъ исчезла въ этомъ сіяніи. Никто не видалъ, куда она дѣлась.—Она улетѣла на солнышко!—сказали дѣти.
встречу солнечным лучам, и вдруг исчезла в этом сиянии. Никто не видал, куда она делась. — Она улетела на солнышко! — сказали дети.
— Въ свѣтѣ все идетъ то въ гору, то подъ гору, то подъ гору, то въ гору! Мнѣ ужъ выше не подняться!—говаривалъ колокольный сторожъ Оле.—Въ гору—подъ гору, подъ гору—въ гору, это всѣмъ приходится испытать! Подъ конецъ же всѣ мы въ сущности становимся колокольными сторожами—смотримъ на жизнь и вещи сверху внизъ.
Такъ говаривалъ мой пріятель Оле, колокольный сторожъ, веселый, словоохотливый старикъ. Казалось, у него что на умѣ, то и на языкѣ, но онъ много чего таилъ у себя на душѣ. Происхожденія онъ былъ хорошаго; поговаривали, что онъ сынъ важнаго чиновника, или могъ бы быть имъ; онъ получилъ образованіе, побывалъ помощникомъ учителя, потомъ помощникомъ пономаря, но толку изъ того не вышло! Оле жилъ у пономаря на всемъ готовомъ, а онъ былъ въ тѣ времена еще молодъ и любилъ таки щегольнуть, какъ говорится; ну вотъ, онъ и требовалъ для своихъ сапогъ глянцъ-ваксы, а пономарь отпускалъ ему только простую смазку, оттого они и не поладили. Одинъ заговорилъ о скупости, другой о суетности; вакса стала черною причиной ихъ ссоры, и они разстались. Но требованія Оле остались тѣ же: онъ и отъ всего свѣта требовалъ глянцъ-ваксы, а получалъ всегда только простую смазку; вотъ, онъ и ушелъ отъ людей, сдѣлался отшельникомъ. Но отшельническую келью, да еще съ кускомъ хлѣба, можно найти въ большомъ городѣ только на колокольнѣ. Туда-то и забрался Оле и прохаживался по вышкѣ одинъ-одинешенекъ, покуривая свою трубочку. Глядѣлъ онъ внизъ, глядѣлъ и вверхъ, и разсказывалъ о томъ, что видѣлъ и чего не видѣлъ, что прочелъ въ книгахъ и что въ своей душѣ. Я часто снабжалъ его книгами, только хорошими: скажи, съ кѣмъ водишься, и я скажу, кто ты таковъ! Оле не любилъ назидательныхъ англійскихъ романовъ, не любилъ и французскихъ, состряпанныхъ изъ вѣтра и изюмныхъ стебельковъ. Онъ просилъ у меня описаній жизни людей и чудесъ природы. Я навѣщалъ Оле по крайней мѣрѣ разъ въ
— В свете всё идёт то в гору, то под гору, то под гору, то в гору! Мне уж выше не подняться! — говаривал колокольный сторож Оле. — В гору — под гору, под гору — в гору, это всем приходится испытать! Под конец же все мы в сущности становимся колокольными сторожами — смотрим на жизнь и вещи сверху вниз.
Так говаривал мой приятель Оле, колокольный сторож, весёлый, словоохотливый старик. Казалось, у него что на уме, то и на языке, но он много чего таил у себя на душе. Происхождения он был хорошего; поговаривали, что он сын важного чиновника, или мог бы быть им; он получил образование, побывал помощником учителя, потом помощником пономаря, но толку из того не вышло! Оле жил у пономаря на всём готовом, а он был в те времена ещё молод и любил таки щегольнуть, как говорится; ну вот, он и требовал для своих сапог глянц-ваксы, а пономарь отпускал ему только простую смазку, оттого они и не поладили. Один заговорил о скупости, другой о суетности; вакса стала чёрною причиной их ссоры, и они расстались. Но требования Оле остались те же: он и от всего света требовал глянц-ваксы, а получал всегда только простую смазку; вот, он и ушёл от людей, сделался отшельником. Но отшельническую келью, да ещё с куском хлеба, можно найти в большом городе только на колокольне. Туда-то и забрался Оле и прохаживался по вышке один-одинёшенек, покуривая свою трубочку. Глядел он вниз, глядел и вверх, и рассказывал о том, что видел и чего не видел, что прочёл в книгах и что в своей душе. Я часто снабжал его книгами, только хорошими: скажи, с кем водишься, и я скажу, кто ты таков! Оле не любил назидательных английских романов, не любил и французских, состряпанных из ветра и изюмных стебельков. Он просил у меня описаний жизни людей и чудес природы. Я навещал Оле по крайней мере раз в
