— Къ чему тутъ еще Левинъ? Не понимаю, зачѣмъ тебѣ нужно мучить меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сдѣлаю того, что ты дѣлаешь, чтобы вернуться къ человѣку, который тебѣ измѣнилъ, который полюбилъ другую женщину. Я не понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
И, сказавъ эти слова, она взглянула на сестру и, увидѣвъ, что Долли молчитъ, грустно опустивъ голову, Кити, вмѣсто того чтобы выйти изъ комнаты, какъ намѣревалась, сѣла у двери и, закрывъ лицо платкомъ, опустила голову.
Молчаніе продолжалось минуты двѣ. Долли думала о себѣ. То свое униженіе, которое она всегда чувствовала, особенно больно отозвалось въ ней, когда о немъ напомнила ей сестра. Она не ожидала такой жестокости отъ сестры и сердилось на нее. Но вдругъ она услыхала шумъ платья и вмѣстѣ звукъ разразившагося, сдержаннаго рыданія, и чьи-то руки снизу обняли ея шею. Кити на колѣняхъ стояла предъ ней.
— Долинька, я такъ, такъ несчастна! — виновато прошептала она.
И покрытое слезами милое лицо спряталось въ юбкѣ платья Дарьи Александровны.
Какъ будто слезы были та необходимая мазь, безъ которой не могла идти успѣшно машина взаимнаго общенія между двумя сестрами, — сестры послѣ слезъ разговаривали не о томъ, что́ занимало ихъ, но, и говоря о постороннемъ, онѣ поняли другъ друга. Кити поняла, что сказанное ею въ сердцахъ слово о невѣрности мужа и объ униженіи до глубины сердца поразило бѣдную сестру, но что она прощала ей. Долли, съ своей стороны, поняла все, что она хотѣла знать; она убѣдилась, что догадки ея были вѣрны, что горе, неизлѣчимое горе Кити состояло именно въ томъ, что Левинъ дѣлалъ предложеніе и что она отказала ему, и Вронскій обманулъ ее, и что она готова была любить Левина и ненавидѣть Вронскаго. Кити ни слова не сказала объ этомъ; она говорила только о своемъ душевномъ состояніи.
