— Слушаю, ваше превосходительство; чай въ кабинетъ прикажете?
Алексѣй Александровичъ велѣлъ подать чай въ кабинетъ и, играя массивнымъ ножомъ, пошелъ къ креслу, у котораго была приготовлена лампа и начатая французская книга объ евгюбическихъ надписяхъ. Надъ кресломъ висѣлъ овальный въ золотой рамѣ, прекрасно сдѣланный знаменитымъ художникомъ портретъ Анны. Алексѣй Александровичъ взглянулъ на него. Непроницаемые глаза насмѣшливо и нагло смотрѣли на него, какъ въ тотъ послѣдній вечеръ ихъ объясненія. Невыносимо нагло и вызывающе подѣйствовалъ на Алексѣя Александровича видъ отлично сдѣланнаго художникомъ чернаго кружева на головѣ, черныхъ волосъ и бѣлой прекрасной руки съ безыменнымъ пальцемъ, покрытымъ перстнями. Поглядѣвъ на портретъ съ минуту, Алексѣй Александровичъ вздрогнулъ такъ, что губы затряслись и произвели звукъ „брр“, и отвернулся. Поспѣшно сѣвъ въ кресло, онъ раскрылъ книгу. Онъ попробовалъ читать, но никакъ не могъ возстановить въ себѣ весьма живого прежде интереса къ евгюбическимъ надписямъ. Онъ смотрѣлъ въ книгу и думалъ о другомъ. Онъ думалъ не о женѣ, но объ одномъ возникшемъ въ послѣднее время усложненіи въ его государственной дѣятельности, которое въ это время составляло главный интересъ его службы. Онъ чувствовалъ, что онъ глубже, чѣмъ когда-нибудь, вникалъ теперь въ это усложненіе и что въ головѣ его нарождалась — онъ безъ самообольщенія могъ сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать все это дѣло, возвысить его въ служебной карьерѣ, уронить его враговъ и потому принести величайшую пользу государству. Какъ только человѣкъ, установивъ чай, вышелъ изъ комнаты, Алексѣй Александровичъ всталъ и пошелъ къ письменному столу. Подвинувъ на середину портфель съ текущими дѣлами, онъ съ чуть замѣтною улыбкой самодовольства вынулъ изъ стойки карандашъ и погрузился въ чтеніе вытребованнаго имъ сложнаго дѣла, относившагося до предстоящаго усложненія. Усложненіе
