ности, напримѣръ Цезаря, ему не нужно было ни бюста, ни разсказа современниковъ, онъ просто смотрѣлъ въ пространство, и передъ нимъ возникалъ самъ Цезарь. Онъ слышалъ голоса, внушавшіе ему тѣ или другія мысли, и, написавъ поэму Іерусалимъ, говорилъ, что это величайшая изъ поэмъ, существующихъ въ мірѣ. „Я могу ее хвалить“, говоритъ онъ, „потому что я былъ только секретаремъ, авторы находятся въ Вѣчности“. Онъ сообщалъ, что раньше онъ былъ Сократомъ, и видѣлъ Іисуса Христа. Когда младшій его братъ Робертъ умеръ, Вильямъ видѣлъ, какъ душа покойника удалилась черезъ потолокъ, всплескивая руками отъ радости. Умершій Робертъ приходилъ потомъ къ брату и давалъ ему совѣты насчетъ изданія книгъ.
Въ жизни такихъ простодушныхъ и необыкновенныхъ геніевъ, какъ праотецъ англійскихъ прерафаэлитовъ, возможное и невозможное смѣшивается просто и очаровательно. Блэкъ всегда былъ одинаковымъ, живущимъ въ себѣ. Какъ говоритъ Россэтти, ребенкомъ онъ уже вращался въ своемъ собственномъ внутреннемъ мірѣ, какъ планета въ своей орбитѣ, и, какъ говоритъ онъ самъ, еще въ дѣтствѣ онъ видѣлъ разницу между Рафаэлемъ и Рубенсомъ. Ненавидя этого послѣдняго, онъ называлъ его, какъ Тиціана и Корреджіо, дьяволомъ, а о писаніи масляными красками говорилъ, что это низость. Всѣ эти черты, будучи выхвачены, могутъ казаться не только странными, но и очень смѣшными, и между тѣмъ они являются неизбѣжными деталями въ жизни замкнутой, сильной, и оригинально чувствующей души. Собственное признаніе Блэка: „Я утверждаю, что я не смотрю на видимое мірозданіе, и что для меня смотрѣть на него—препятствіе… Я не спрашиваю мой тѣлесный глазъ, какъ я не спрашиваю окно, относительно зрѣнія. Я смотрю черезъ него, не имъ“. Языкъ мистики, знакомой съ проникновенностью экстаза. Дѣло въ томъ, что Ангелъ, предсѣдательствовавшій при его рожденіи, сказалъ ему: „Ты, малое созданіе, сотканное изъ радости и веселья, иди и живи на землѣ безъ помощи чего бы то ни было“. И вопреки большинству людей, судьба которыхъ шаткая тѣнь съ мѣняющимися очертаніями, онъ, какъ въ бронѣ, слѣдуетъ за своимъ рокомъ по точно предначертанной дорогѣ. Что бы онъ ни говорилъ, онъ утверждалъ это не потому, что прошелъ извѣстный путь логическихъ умозаключеній, а потому, что данная мысль представлялась ему, какъ живая часть Вѣчности. Его манера мыслить напоминаетъ
ности, например Цезаря, ему не нужно было ни бюста, ни рассказа современников, он просто смотрел в пространство, и перед ним возникал сам Цезарь. Он слышал голоса, внушавшие ему те или другие мысли, и, написав поэму Иерусалим, говорил, что это величайшая из поэм, существующих в мире. «Я могу ее хвалить», говорит он, «потому что я был только секретарем, авторы находятся в Вечности». Он сообщал, что раньше он был Сократом, и видел Иисуса Христа. Когда младший его брат Роберт умер, Вильям видел, как душа покойника удалилась через потолок, всплескивая руками от радости. Умерший Роберт приходил потом к брату и давал ему советы насчет издания книг.
В жизни таких простодушных и необыкновенных гениев, как праотец английских прерафаэлитов, возможное и невозможное смешивается просто и очаровательно. Блэк всегда был одинаковым, живущим в себе. Как говорит Россэтти, ребенком он уже вращался в своем собственном внутреннем мире, как планета в своей орбите, и, как говорит он сам, еще в детстве он видел разницу между Рафаэлем и Рубенсом. Ненавидя этого последнего, он называл его, как Тициана и Корреджио, дьяволом, а о писании масляными красками говорил, что это низость. Все эти черты, будучи выхвачены, могут казаться не только странными, но и очень смешными, и между тем они являются неизбежными деталями в жизни замкнутой, сильной, и оригинально чувствующей души. Собственное признание Блэка: «Я утверждаю, что я не смотрю на видимое мироздание, и что для меня смотреть на него — препятствие… Я не спрашиваю мой телесный глаз, как я не спрашиваю окно, относительно зрения. Я смотрю через него, не им». Язык мистики, знакомой с проникновенностью экстаза. Дело в том, что Ангел, председательствовавший при его рождении, сказал ему: «Ты, малое создание, сотканное из радости и веселья, иди и живи на земле без помощи чего бы то ни было». И вопреки большинству людей, судьба которых шаткая тень с меняющимися очертаниями, он, как в броне, следует за своим роком по точно предначертанной дороге. Что бы он ни говорил, он утверждал это не потому, что прошел известный путь логических умозаключений, а потому, что данная мысль представлялась ему, как живая часть Вечности. Его манера мыслить напоминает
