Чей былъ молотъ, цѣпи—чьи, |
Да, такіе поэты, какъ Блэкъ, всегда найдутъ красивые звуки для выраженія красоты звѣриной, умѣя въ то же время создавать нѣжнѣйшія колыбельныя пѣсни, восхищаясь чуть видимой травинкой, скорбя о случайно раздавленной мошкѣ, и благословляя все въ мірѣ, потому что міръ есть цѣльность, которую нужно понять и полюбить, какъ таковую. Для Блэка и смерть, такимъ образомъ, являлась дѣйствительнымъ очарованіемъ. Ибо, какъ говоритъ онъ, двери, черезъ которыя она ведетъ, сдѣланы изъ золота, чтобы смертные глаза не могли ее видѣть; но когда человѣкъ умираетъ, душа, пробужденная, съ изумленіемъ видитъ, что у нея въ рукахъ золотые ключи.
Чуждый разслабляющаго сомнѣнія, этотъ цѣльный поэтъ, обвѣянный вихремъ символовъ, соприкасается съ нашими душами, одновременно, и какъ живое сходство и какъ живая противоположность. Онъ сказалъ неоцѣненныя слова, которыя не вырвались бы ни у кого изъ насъ, но которыя бы должны были быть нашимъ лозунгомъ: „Если бы Солнце и Луна стали сомнѣваться, они немедленно погасли бы“.
Чей был молот, цепи — чьи, |
Да, такие поэты, как Блэк, всегда найдут красивые звуки для выражения красоты звериной, умея в то же время создавать нежнейшие колыбельные песни, восхищаясь чуть видимой травинкой, скорбя о случайно раздавленной мошке, и благословляя всё в мире, потому что мир есть цельность, которую нужно понять и полюбить, как таковую. Для Блэка и смерть, таким образом, являлась действительным очарованием. Ибо, как говорит он, двери, через которые она ведет, сделаны из золота, чтобы смертные глаза не могли ее видеть; но когда человек умирает, душа, пробужденная, с изумлением видит, что у неё в руках золотые ключи.
Чуждый расслабляющего сомнения, этот цельный поэт, обвеянный вихрем символов, соприкасается с нашими душами, одновременно, и как живое сходство и как живая противоположность. Он сказал неоцененные слова, которые не вырвались бы ни у кого из нас, но которые бы должны были быть нашим лозунгом: «Если бы Солнце и Луна стали сомневаться, они немедленно погасли бы».
