колдуетъ, и тонетъ въ волнахъ. И когда я смотрю не на міръ, озаренный ихъ свѣтомъ, не на свѣтъ ихъ, отображенный предметами, а на нихъ самихъ, глазамъ моимъ больно, глаза мои слѣпнутъ и плачутъ. А Море не жжетъ, а свѣжитъ меня. Море не тонетъ, а вѣчно тутъ. Море меня не слѣпитъ, лишь пьянитъ и чаруетъ глаза, и слухъ, и всѣ мои чувства, и душу, и пѣвучую птичку души—мечту. И крылатая птица поетъ.
Великій Индусскій поэтъ, создатель «Васантасэны», говоритъ о Чарудаттѣ, который есть пробный камень добрыхъ дѣлъ и широкій Океанъ благихъ помышленій, что онъ живетъ, другіе только дышатъ. Беря эту формулу, можно сказать, что кто видитъ Море, тотъ живетъ, другіе только дышатъ. Даже и не дышатъ. Существуютъ отъ часа до часа, отъ утреннихъ тяготъ до вечернихъ невѣрностей, отъ одного дня недѣли со скучнымъ названіемъ до дня недѣли съ названіемъ другимъ. Кто дышитъ Моремъ, тотъ дышитъ воистину, и тотъ живетъ, стряхнувъ съ себя безчисленныя мнимости. Море однимъ своимъ видомъ стираетъ преграды и рамки, межи, условія, условности, лживости короткихъ рѣшеній. Лишь слыша приливный гулъ или шелестъ Моря, я всѣмъ существомъ своимъ чувствую нетщетность стремленій, великую правду своей жизни, понимаю, что все въ этомъ мірѣ есть минутный ликъ и вѣчное знаменіе, слышу, что Море—симфонія, и что въ этой пѣвучей Вѣчности я полнопѣвный звукъ.
Драконъ нашихъ дней, паровозъ съ длинной лентой грохочущихъ вагоновъ, быстро мчится по свѣжимъ ландшафтамъ Каталоніи. Какъ свѣтло, изумрудно, какъ все улыбчиво кругомъ. Это богатый край, гдѣ умѣютъ и любятъ работать, и гдѣ Природа, своимъ изобиліемъ, веселитъ прикасающихся къ ней. На версты и версты, куда ни бросишь взглядъ, зеленыя видѣнія, аллеи молодыхъ кленовъ, оливковыя плантаціи, поля, красующіяся хлѣбными растеніями, пышные платаны, алоэ, бѣлыя акаціи, стройныя травы совсѣмъ близко, вотъ тутъ, снова зеленыя красивыя аллеи, какъ будто это все—исполинскій садъ. Земля, надъ которой вѣетъ благословеніе. Въ окна вагоновъ доносится пѣніе птицъ. Сѣверный путникъ съ волненіемъ слышитъ извивныя трели родныхъ соловьевъ. Море предстаетъ голубой полосой. Неправдоподобно-синее Море. Кажется, что такую эмаль видѣлъ лишь въ дѣтствѣ, на брошкѣ, которую носила давно умершая крестная мать, съ красиво-блѣднымъ лицомъ. И когда ты несешься съ дракономъ, и драконъ ускользаетъ среди изумрудовъ, и эти изумруды нѣжно золотятся въ круговой оправѣ изъ эмали, начинается сказка, и мечта поетъ.
Жизнерадостная столица Каталоніи, Барселона. Надъ набережной, вблизи отъ волнъ, вздымается высокая колонна, на ней шаръ, на немъ, въ гордой позѣ человѣка, говорящаго «Дай гдѣ стать—и свершу», стоитъ онъ, вновь открывшій, послѣ безвѣстныхъ и забытыхъ викинговъ, Nuevo Mundo, но не только воспользовавшійся имъ, какъ эти морскіе разбойники, для безславныхъ грабежей, а вырвавшій, этимъ открытіемъ, Шаръ Земной изъ его подвѣсокъ на цѣпяхъ, «какъ написано въ псалмахъ Давидовыхъ», вырвавшій Землю изъ схематическаго сплетенья съ игрушечно-монастырскими семью планетами, кои покоятся въ лонѣ Господнемъ, окруженныя ликомъ покорныхъ Ангеловъ. Истинный поэтъ, который не вполнѣ зналъ, что создалъ, и до самыхъ послѣднихъ своихъ дней, съ благородной невинностью думалъ, что путь, имъ открытый, ведетъ—не къ омываемой двумя океанами наслѣдницѣ
колдует, и тонет в волнах. И когда я смотрю не на мир, озаренный их светом, не на свет их, отображенный предметами, а на них самих, глазам моим больно, глаза мои слепнут и плачут. А Море не жжет, а свежит меня. Море не тонет, а вечно тут. Море меня не слепит, лишь пьянит и чарует глаза, и слух, и все мои чувства, и душу, и певучую птичку души — мечту. И крылатая птица поет.
Великий Индусский поэт, создатель «Васантасэны», говорит о Чарудатте, который есть пробный камень добрых дел и широкий Океан благих помышлений, что он живет, другие только дышат. Беря эту формулу, можно сказать, что кто видит Море, тот живет, другие только дышат. Даже и не дышат. Существуют от часа до часа, от утренних тягот до вечерних неверностей, от одного дня недели со скучным названием до дня недели с названием другим. Кто дышит Морем, тот дышит воистину, и тот живет, стряхнув с себя бесчисленные мнимости. Море одним своим видом стирает преграды и рамки, межи, условия, условности, лживости коротких решений. Лишь слыша приливный гул или шелест Моря, я всем существом своим чувствую нетщетность стремлений, великую правду своей жизни, понимаю, что всё в этом мире есть минутный лик и вечное знамение, слышу, что Море — симфония, и что в этой певучей Вечности я полнопевный звук.
Дракон наших дней, паровоз с длинной лентой грохочущих вагонов, быстро мчится по свежим ландшафтам Каталонии. Как светло, изумрудно, как всё улыбчиво кругом. Это богатый край, где умеют и любят работать, и где Природа, своим изобилием, веселит прикасающихся к ней. На версты и версты, куда ни бросишь взгляд, зеленые видения, аллеи молодых кленов, оливковые плантации, поля, красующиеся хлебными растениями, пышные платаны, алоэ, белые акации, стройные травы совсем близко, вот тут, снова зеленые красивые аллеи, как будто это всё — исполинский сад. Земля, над которой веет благословение. В окна вагонов доносится пение птиц. Северный путник с волнением слышит извивные трели родных соловьев. Море предстает голубой полосой. Неправдоподобно-синее Море. Кажется, что такую эмаль видел лишь в детстве, на брошке, которую носила давно умершая крестная мать, с красиво-бледным лицом. И когда ты несешься с драконом, и дракон ускользает среди изумрудов, и эти изумруды нежно золотятся в круговой оправе из эмали, начинается сказка, и мечта поет.
Жизнерадостная столица Каталонии, Барселона. Над набережной, вблизи от волн, вздымается высокая колонна, на ней шар, на нём, в гордой позе человека, говорящего «Дай где стать — и свершу», стоит он, вновь открывший, после безвестных и забытых викингов, Nuevo Mundo, но не только воспользовавшийся им, как эти морские разбойники, для бесславных грабежей, а вырвавший, этим открытием, Шар Земной из его подвесок на цепях, «как написано в псалмах Давидовых», вырвавший Землю из схематического сплетенья с игрушечно-монастырскими семью планетами, кои покоятся в лоне Господнем, окруженные ликом покорных Ангелов. Истинный поэт, который не вполне знал, что создал, и до самых последних своих дней, с благородной невинностью думал, что путь, им открытый, ведет — не к омываемой двумя океанами наследнице
