Горящіе пальцы, четыре, четыре,
Какъ факелъ былъ каждый изъ нихъ,
Ихъ пламя, дымясь, синевато-сѣдое,
Сіяньемъ слѣпило глаза.
За этимъ другой шелъ, со взорами волка,
Имѣлъ онъ съ собой два ножа,
И несъ онъ на блюдѣ четыре стакана.
Два волка вошли на порогъ.
И первый тутъ поднялъ горящіе пальцы,
Свѣченіе трупьей руки,
Другой же, надъ каждымъ стаканомъ подувши,
Ихъ всѣ опрокинулъ вверхъ дномъ.
И спящіе разомъ вздохнули глубоко,
Во снѣ задрожали тѣла,
И каждый за саблей своей потянулся,
Проснуться жь не могъ ни одинъ.
Надъ сонными свѣчи такія свѣтили,
Что сонъ непробудный струятъ,
И ангелъ-хранитель отъ каждаго скрылся,
И руки свои заломилъ.
Приблизился къ каждому часъ безповторный,
Молиться жь не могъ ни одинъ,
А женщину словно бы что оковало,
Недвижными были глаза,
Застыла безъ сна, ибо пятаго пальца
Тогда для нея не зажгли,
И въ пятый стаканъ не подули, чтобъ было
Кому на убійство смотрѣть.
Тутъ вынутъ былъ ножъ изъ-за пояса острый,
Убійца до спящихъ пошелъ,
И женщина взоромъ слѣдила безумнымъ,
Какъ шелъ онъ, какъ шелъ, какъ ступалъ,
И первымъ лежалъ ея мужъ, и хотѣлось
Ей крикнуть, но голосъ тоски,
Но голосъ отчаянья грудь разрывалъ ей,
И въ горлѣ безмолвно тонулъ.
И въ грудь остріе погрузилось глубоко,
Кровь брызнула алой струей,
И очи убійцы залила, но быстро
Онъ вытеръ ихъ, снова былъ зрячъ,
Такъ были и трое убиты, другіе,
Когда же собралъ онъ мѣшки,
Взявъ золото, къ женщинѣ, дико глядѣвшей,
Пошелъ онъ съ кровавымъ ножомъ.
Другой посвѣтилъ, и лицо было блѣдно,
Какъ холстъ, и недвижны глаза,
Холодныя руки застыли въ молитвѣ,
И вложенъ въ тѣ руки былъ ножъ.
Онъ теплою кровью лицо ей помазалъ,
Одежды ея окропилъ,
Далъ знакъ, и, потухнувъ, на землю упала
Въ безгласности трупья рука.
Что было на утро? Нѣмую казнили.
И мнилось, свѣтились, дымясь,
Горящіе пальцы, четыре, четыре,
Безжалостной мертвой руки.
Застывшіе очи увидѣли столько,
Что былъ имъ не страшенъ палачъ,
Застывшія губы упорно молчали,
И что̀ бы могли говорить.
Когда жь хоронили молчавшую жертву,
Изъ самой могилы ея
Взлетѣла безвѣстная бѣлая птица,
И съ крикомъ пропала вдали.
И кровью залитый дворъ, выстланный камнемъ,
Сталъ мѣстомъ пожаровъ и бѣдъ,
Пожаровъ, зажженныхъ незримой, но мѣткой,
Горящею мертвой рукой.