Однако же въ каждомъ году
Есть страшная, тяжкая ночь,
Въ которую въ замкѣ никто неспособенъ заснуть;
И тѣхъ даже, кто ничего
Не видитъ, не слышитъ,
Не знаетъ во тьмѣ ни о чемъ,
Объемлетъ тревога, чего-то имъ все неспокойно;
Какъ-будто бы что-то внѣ мѣры въ природѣ тогда.
Во всю эту ночь, хоть бы небо безоблачнымъ было,
Надъ замкомъ какая-то туча виситъ,
А ближе, деревья, въ саду, хоть безъ вѣтра,
Шуршатъ, шелестятъ, шелестятъ.
На башнѣ одиннадцать лишь истекаетъ,
А въ малой часовнѣ ужь стуки, движенья,
Какъ-будто тамъ ходятъ, какъ-будто тамъ бродятъ,
И утварь встаетъ по мѣстамъ.
Скрываются въ замкѣ всѣ слуги подальше,
Лишь самые смѣлые ближе подходятъ,
И слушаютъ, смотрятъ, глядятъ,
Ихъ лица блѣднѣютъ, ихъ волосы встали,
И ужасомъ воздухъ насыщенъ кругомъ.
Бьетъ полночь. Двѣнадцать часовъ.
Растворяются двери въ часовнѣ
Сами собой,
Загораются свѣчи
На алтарѣ,
Но дивнымъ какимъ-то,
Блѣднымъ какимъ-то
И синеватымъ свѣтомъ;
Привидѣніе женщины, въ бѣлой и длинной одеждѣ,
Съ волосами распущенными,
Съ лицомъ отъ болѣзни увядшимъ,
Встаетъ на колѣни предъ алтаремъ.
Холодъ могильный внезапно кругомъ настаетъ;
Въ ризѣ священникъ идетъ обѣдню служить.
Чудовищный видъ!
Тотъ священникъ—скелетъ.
Голова его—трупья.
Руки, несущія чашу,—лишь бѣлыя кости.
Два передъ нимъ, въ стихаряхъ,
Малые два скелета,
Чашу одинъ несетъ,
Въ которой вода и вино.
Другой же—огромный требникъ.
Начинается месса святая.
Руки свои какъ нужно слагаетъ священникъ,
Ихъ воздымаетъ,
Обернулся, и сталъ на колѣни,
Въ требникъ глядитъ и читаетъ,
Молится онъ горячо;
Сдается, что этимъ молитвамъ
Отвѣтствуютъ два мертвеца.
Два малыхъ скелета,
Но голоса нѣтъ никакого,
И не слышно ни вздоха.
Только въ минуту, когда
Подносится съ кровію тѣло Господне,
Слышится отзвукъ звонка костяного,
Прерывая глухое молчанье.
Конченъ обрядъ;
Въ кресло садится священникъ,
Исповѣдаться призракъ подходитъ.
Какъ горячо передъ этимъ онъ молится,
Тяжесть какая грудь разрываетъ ему!
Исповѣдуется.
Слушаетъ молча священникъ,
Слушаетъ, слушаетъ долго.
Сколько же слезъ и вздыханій
Исповѣдь ту прерываетъ.
Боже Великій!
Какъ же должны быть ужасны признанья
Того привидѣнья,
Преступленья его!