балаклавскіе три извозчика и четыре линейки исчезли въ Ялту — зарабатывать. Бѣгство!
Всякіе курьерскіе, скорые и ускоренные плацкартные поѣзда прекратились; отъ Севастополя на сѣверъ отходилъ только одинъ поѣздъ въ сутки, пассажирскій, да и на томъ уѣзжали „на ура“, съ рискомъ быть выброшенными на какой попало станціи, хоть среди поля, такъ и бывало.
Билетная касса на вокзалѣ открывалась только на два часа въ сутки — отъ 9 утра до 11; переполненный поѣздъ могъ вмѣстить только 300—400 человѣкъ, а между тѣмъ въ очереди стояло ежедневно полторы тысячи на всей площади передъ вокзаломъ, да и получали въ очереди не билетъ, а только право на возможное полученіе билета вечеромъ, въ видѣ клочка бумажки съ номеромъ очереди. Въ очередь становились часовъ съ 9 вечера и стояли всю ночь до открытія записи въ 9 утра; такой очереди еще не было въ Большомъ театрѣ на гастроли Шаляпина!
Впрочемъ, отъѣзжающая публика, можно сказать, жила на очереди, сидѣла тутъ же на узлахъ и чемоданахъ, по нѣсколько сутокъ ночевали подъ открытымъ небомъ.
При такихъ обстоятельствахъ уѣхать изъ Севастополя представлялось довольно трудной задачей: это было паническое бѣгство.
И въ самомъ дѣлѣ, а что, какъ вдругъ останешься въ Севастополѣ „защитникомъ“ крѣпости на все время войны, и заставятъ вмѣстѣ съ солдатами мѣшки съ землею таскать, работать?
Этой „работы“ особенно боялся одинъ мой пріятель, человѣкъ весьма состоятельный, избалованный, изнѣженный случайно застрявшій въ Балаклавѣ. Кромѣ того, онъ гнушался возможною встрѣчей съ турками — въ случаѣ, если они нападутъ на Балаклаву — народомъ некультурнымъ и грязнымъ, тогда еще не было германскихъ и австрійскихъ звѣрствъ и поэтому онъ говорилъ:
— Ну, пусть бы напали хоть австрійцы, что ли, съ ними, по крайней мѣрѣ, можно по-нѣмецки поговорить и все такое! А тутъ вдругъ турокъ придетъ, грязный, въ фескѣ, чеснокомъ пахнетъ, ничего не понимаетъ и саблей машетъ, еще голову, пожалуй, срубитъ: ну — дуракъ понимаете, совсѣмъ дуракъ! не хочу имѣть дѣло съ дураками, не хочу, не хочу… ѣхать надо, ѣхать, ѣхать! а въ поѣздѣ — тоже не хочу безъ плацкарты: кругомъ будутъ чужіе — не хочу.
— Поѣзжайте въ автомобилѣ!..
И онъ, дѣйствительно, остановился на этой мысли, скоропалительно купилъ у кого-то прекрасный, сильный автомобиль за семь тысячъ рублей и уѣхалъ изъ Балаклавы въ Нижній на собственномъ автомобилѣ.
Хорошо быть богачемъ, еще лучше при этомъ ѣхать въ собственномъ автомобилѣ, но скверно во время военной паники стоять всю ночь на площади передъ вокзаломъ въ хвостѣ безконечной очереди, съ надеждой получить утромъ тоже только надежду на полученіе желѣзнодорожнаго билета безъ плацкарты въ поѣздъ, въ которомъ можно только стоять и нечѣмъ дышать, въ поѣздъ съ неожиданными импровизированными пересадками, въ поѣздъ, идущій неизвѣстно куда, могущій остановиться, гдѣ попало, отправившись съ которымъ изъ Севастополя въ Москву — можно пробыть въ пути съ невольными остановками дней десять.
Удовольствіе!
балаклавские три извозчика и четыре линейки исчезли в Ялту — зарабатывать. Бегство!
Всякие курьерские, скорые и ускоренные плацкартные поезда прекратились; от Севастополя на север отходил только один поезд в сутки, пассажирский, да и на том уезжали «на ура», с риском быть выброшенными на какой попало станции, хоть среди поля, так и бывало.
Билетная касса на вокзале открывалась только на два часа в сутки — от 9 утра до 11; переполненный поезд мог вместить только 300—400 человек, а между тем в очереди стояло ежедневно полторы тысячи на всей площади перед вокзалом, да и получали в очереди не билет, а только право на возможное получение билета вечером в виде клочка бумажки с номером очереди. В очередь становились часов с 9 вечера и стояли всю ночь до открытия записи в 9 утра; такой очереди еще не было в Большом театре на гастроли Шаляпина!
Впрочем, отъезжающая публика, можно сказать, жила на очереди, сидела тут же на узлах и чемоданах, по несколько суток ночевали под открытым небом.
При таких обстоятельствах уехать из Севастополя представлялось довольно трудной задачей: это было паническое бегство.
И в самом деле, а что как вдруг останешься в Севастополе «защитником» крепости на все время войны, и заставят вместе с солдатами мешки с землею таскать, работать?
Этой «работы» особенно боялся один мой приятель, человек весьма состоятельный, избалованный, изнеженный случайно застрявший в Балаклаве. Кроме того, он гнушался возможною встречей с турками — в случае, если они нападут на Балаклаву — народом некультурным и грязным, тогда еще не было германских и австрийских зверств и поэтому он говорил:
— Ну, пусть бы напали хоть австрийцы, что ли, с ними, по крайней мере, можно по-немецки поговорить и все такое! А тут вдруг турок придет, грязный, в феске, чесноком пахнет, ничего не понимает и саблей машет, еще голову, пожалуй, срубит: ну — дурак понимаете, совсем дурак! не хочу иметь дело с дураками, не хочу, не хочу… ехать надо, ехать, ехать! а в поезде — тоже не хочу без плацкарты: кругом будут чужие — не хочу.
— Поезжайте в автомобиле!..
И он действительно остановился на этой мысли, скоропалительно купил у кого-то прекрасный, сильный автомобиль за семь тысяч рублей и уехал из Балаклавы в Нижний на собственном автомобиле.
Хорошо быть богачом, еще лучше при этом ехать в собственном автомобиле, но скверно во время военной паники стоять всю ночь на площади перед вокзалом в хвосте бесконечной очереди, с надеждой получить утром тоже только надежду на получение железнодорожного билета без плацкарты в поезд, в котором можно только стоять и нечем дышать, в поезд с неожиданными импровизированными пересадками, в поезд, идущий неизвестно куда, могущий остановиться где попало, отправившись с которым из Севастополя в Москву — можно пробыть в пути с невольными остановками дней десять.
Удовольствие!
