Проходили весна красная, лѣто жаркое; скучная, слезливая осень жаловалась и плакалась за окномъ башни; зимняя вьюга злилась и выла въ каменной трубѣ, а юный узникъ, погруженный въ науку, не зналъ ни тоски, ни скуки одиночества. Да онъ и не былъ одинъ. Прирученныя имъ лѣсныя животныя и птицы дѣлили съ нимъ часы досуга, развлекали его въ его уединеніи и радовали его своей привязанностью.
Воронъ, скворецъ и дроздъ, которыхъ царевичъ выучилъ говорить, потѣшали его своей болтовней; олени и дикія козы сопровождали его во время прогулокъ по лѣсу; зайцы и бѣлки заходили къ нему въ холодъ погрѣть лапочки у камина. „О, какими преданными друзьями, я окруженъ теперь!“ часто думалъ царевичъ: „среди людей я не зналъ такихъ“.
И все-таки онъ чувствовалъ, что жизнь его неполна, что ему недоставало чего-то. Какое-то гнетущее безпокойное чувство противъ воли жило въ его душѣ, тянуло и звало куда то.
„Что со мной? Чего еще мнѣ недостаетъ?“ спрашивалъ себя въ такія минуты царевичъ.
Какъ возмутился бы онъ, если бы кто-нибудь отвѣтилъ ему: „Тебѣ недостаетъ людей“.
Такъ оно и было на самомъ дѣлѣ, только царевичъ не сознавалъ этого. Онъ былъ увѣренъ, что, дѣйствительно, ненавидитъ людей, и всячески старался поддерживать въ себѣ эту созданную его воображеніемъ ненависть.
„Люди фальшивы и неблагодарны“, увѣрялъ онъ себя: „за любовь и сочувствіе къ нимъ они платятъ коварствомъ и измѣной“.
И онъ не сознавалъ, что былого озлобленія противъ людей уже не было въ его душѣ; не зналъ, что жалость и любовь къ какому бы то ни было живому существу есть преддверіе жалости и любви къ человѣку, что, любя своихъ двоюродныхъ братьевъ—безсловесныхъ тварей, нельзя ненавидѣть родного брата своего—разумнаго человѣка.
Скоро ему пришлось убѣдиться въ этомъ на дѣлѣ.
Однажды утромъ, въ отсутствіе горнаго духа, отлучившагося куда-то, царевичъ, гуляя въ лѣсу, услышалъ не то стоны, не то рыданія, раздававшіеся изъ оврага.
Проходили весна красная, лето жаркое; скучная, слезливая осень жаловалась и плакалась за окном башни; зимняя вьюга злилась и выла в каменной трубе, а юный узник, погруженный в науку, не знал ни тоски, ни скуки одиночества. Да он и не был один. Прирученные им лесные животные и птицы делили с ним часы досуга, развлекали его в его уединении и радовали его своей привязанностью.
Ворон, скворец и дрозд, которых царевич выучил говорить, потешали его своей болтовней; олени и дикие козы сопровождали его во время прогулок по лесу; зайцы и белки заходили к нему в холод погреть лапочки у камина. «О, какими преданными друзьями, я окружен теперь!» часто думал царевич: «среди людей я не знал таких».
И всё-таки он чувствовал, что жизнь его неполна, что ему недоставало чего-то. Какое-то гнетущее беспокойное чувство против воли жило в его душе, тянуло и звало куда то.
«Что со мной? Чего еще мне недостает?» спрашивал себя в такие минуты царевич.
Как возмутился бы он, если бы кто-нибудь ответил ему: «Тебе недостает людей».
Так оно и было на самом деле, только царевич не сознавал этого. Он был уверен, что, действительно, ненавидит людей, и всячески старался поддерживать в себе эту созданную его воображением ненависть.
«Люди фальшивы и неблагодарны», уверял он себя: «за любовь и сочувствие к ним они платят коварством и изменой».
И он не сознавал, что былого озлобления против людей уже не было в его душе; не знал, что жалость и любовь к какому бы то ни было живому существу есть преддверие жалости и любви к человеку, что, любя своих двоюродных братьев — бессловесных тварей, нельзя ненавидеть родного брата своего — разумного человека.
Скоро ему пришлось убедиться в этом на деле.
Однажды утром, в отсутствие горного духа, отлучившегося куда-то, царевич, гуляя в лесу, услышал не то стоны, не то рыдания, раздававшиеся из оврага.
