лось и на ихъ изгибистыхъ краяхъ. Золотисто-розовый отблескъ зари широко расплывался по небу и блѣднѣя, таялъ въ вышинѣ.
Такихъ яркихъ красокъ на горизонтѣ, такихъ нѣжныхъ тоновъ въ глубинѣ небесной лазури, казалось, никогда еще и не видѣлъ человѣческій глазъ.
Сумрачныя вершины величественнаго Урала, вытянувшись вереницей, точно монахи, чинно ставшіе на молитву, казалось, полны были благоговѣйнаго созерцанія и неземныхъ возвышенныхъ думъ.
Но старый Монгъ, погруженный въ свои размышленія, не замѣчалъ этой волшебной красоты неба и величавой прелести окрестной картины, и его настроеніе было далеко не молитвенное. Онъ смотрѣлъ, не заклубится ли пыль на дорогѣ, не покажутся ли тѣ, кого онъ поджидалъ? Онъ думалъ о своихъ сыновьяхъ: почему они такъ долго не возвращаются? Не случилось ли чего-нибудь съ ними? Ужъ не взбунтовались ли снова рабочіе на пріискѣ? Въ прошлый разъ они чуть не убили старшаго сына Монга, когда тотъ отказался исполнить ихъ требованіе.
Поэтому старикъ не на шутку безпокоился о дѣтяхъ. Тревога его еще болѣе усилилась, когда старуха жена его, вмѣстѣ съ дочерью и служанкой, хлопотавшей объ ужинѣ, вышла на крыльцо и со вздохомъ сказала:
— Что же это, Монгъ?.. У меня все сердце изныло отъ тоски! Вѣрно, съ сыновьями нашими случилось что-нибудь недоброе,—вѣдь имъ давно пора бы ужъ вернуться… Посмотри вонъ, и милая дочка наша тоже въ тревогѣ и слезахъ.
Дугитри вышла печальная и заплаканная и стала молча смотрѣть на дорогу.
Монгъ старался успокоить обѣихъ женщинъ, но это было не такъ легко.
— Нѣтъ, Монгъ, ты напрасно прикидываешься спокойнымъ; въ душѣ, я знаю, ты тревожишься не меньше моего,—замѣтила ему жена:—послушайся хоть разъ моего совѣта. Брось ты это золото! Оно приноситъ намъ только одно горе, и, Богъ знаетъ, что еще принесетъ впереди! Какъ хорошо мы жили, пока мы растили свои богатства на нивѣ и въ лугахъ, а не искали ихъ подъ землей! Мы знали, сколько мы посѣяли хлѣба, сколько скосили травы, сколько пасется
лось и на их изгибистых краях. Золотисто-розовый отблеск зари широко расплывался по небу и бледнея, таял в вышине.
Таких ярких красок на горизонте, таких нежных тонов в глубине небесной лазури, казалось, никогда еще и не видел человеческий глаз.
Сумрачные вершины величественного Урала, вытянувшись вереницей, точно монахи, чинно ставшие на молитву, казалось, полны были благоговейного созерцания и неземных возвышенных дум.
Но старый Монг, погруженный в свои размышления, не замечал этой волшебной красоты неба и величавой прелести окрестной картины, и его настроение было далеко не молитвенное. Он смотрел, не заклубится ли пыль на дороге, не покажутся ли те, кого он поджидал? Он думал о своих сыновьях: почему они так долго не возвращаются? Не случилось ли чего-нибудь с ними? Уж не взбунтовались ли снова рабочие на прииске? В прошлый раз они чуть не убили старшего сына Монга, когда тот отказался исполнить их требование.
Поэтому старик не на шутку беспокоился о детях. Тревога его еще более усилилась, когда старуха жена его, вместе с дочерью и служанкой, хлопотавшей об ужине, вышла на крыльцо и со вздохом сказала:
— Что же это, Монг?.. У меня всё сердце изныло от тоски! Верно, с сыновьями нашими случилось что-нибудь недоброе, — ведь им давно пора бы уж вернуться… Посмотри вон, и милая дочка наша тоже в тревоге и слезах.
Дугитри вышла печальная и заплаканная и стала молча смотреть на дорогу.
Монг старался успокоить обеих женщин, но это было не так легко.
— Нет, Монг, ты напрасно прикидываешься спокойным; в душе, я знаю, ты тревожишься не меньше моего, — заметила ему жена: — послушайся хоть раз моего совета. Брось ты это золото! Оно приносит нам только одно горе, и, Бог знает, что еще принесет впереди! Как хорошо мы жили, пока мы растили свои богатства на ниве и в лугах, а не искали их под землей! Мы знали, сколько мы посеяли хлеба, сколько скосили травы, сколько пасется
