нечно, хотятъ сказать не то, что въ каждомъ сознаніи былъ произведенъ опытъ надъ отвлеченнымъ предложеніемъ А=А. Поэтому ссылка на дѣйствительно произведенный опытъ не имѣетъ какого-либо серьезнаго значенія, но есть лишь удостовѣреніе въ томъ, что если бы былъ произведенъ опытъ, то въ результатѣ получилось бы всеобщее признаніе. Но если бы тутъ имѣлось въ виду не отвлечённое предложеніе, какъ таковое, а оно же въ конкретномъ приложеніи, изъ котораго должно бы было быть лишь развито первое, то утвержденіе его всеобщности и непосредственности состояло бы въ томъ, что каждое сознаніе и притомъ въ каждомъ своемъ проявленіи кладетъ его въ основаніе, или что это предложеніе ітріісіѣе заключается въ каждомъ сознаніи. Но конкретное и приложеніе и есть именно отношеніе простого тожественнаго къ нѣкоторому отличному отъ него многообразію. Выраженное въ предложеніи конкретное есть ближайшимъ образомъ синтетическое предложеніе. Изъ самаго конкретнаго или выражающаго его синтетическаго предложенія, правда, можно бы было путемъ отвлеченія вывести посредствомъ анализа предложеніе о тожествѣ; но это отвлеченіе на дѣлѣ не покидало бы, а измѣняло бы опытъ, какъ таковой; ибо опытъ содержитъ, напротивъ, тожество въ единствѣ съ различіемъ и служитъ непосредственнымъ опроверженіемъ того утвержденія, согласно коему отвлеченное тожество, какъ таковое, есть нѣчто истинное, такъ какъ въ каждомъ опытѣ проявляется совершенно противоположное, а именно тожество только въ соединеніи съ различіемъ.
Но, съ другой стороны, и опытъ надъ чистымъ предложеніемъ о тожествѣ производится достаточно часто, чтобы въ каждомъ опытѣ ясно обнаружился смыслъ той истины, которую оно въ себѣ заключаетъ. А именно, если напр, на вопросъ: что такое растеніе? дается отвѣтъ: растеніе есть растеніе, то все общество, на которомъ испытывается истина этого предложенія, немедленно соглашается съ нимъ и вмѣстѣ съ тѣмъ столь же единогласно заявляетъ, что тѣмъ самымъ не говорится ничего. Если кто-либо открываетъ ротъ и обѣщаетъ изложить, что такое Богъ, именно что Богъ есть Богъ, то общее ожиданіе обманывается, такъ какъ оно было направлено къ различному опредѣленію; и если это предложеніе объявляется абсолютною истиною, то такая рѣчь объ абсолютномъ цѣнится весьма низко; ничто не считается болѣе скучнымъ и несноснымъ, чѣмъ рѣчь, пережевывающая одно и то же, выдаваемая за рѣчь, долженствующею быть истиною.
При ближайшемъ разсмотрѣніи скуки отъ такой истины оказывается, что начало: растеніе есть... служитъ подготовкою къ тому, чтобы сказать что-нибудь, дать дальнѣйшее опредѣленіе. Но такъ какъ .повторяется лишь то же самое, то получается обратное, въ результатѣ оказывается ничто. Слѣдовательно такое тожесловіе противорѣчитъ само себѣ. Вмѣсто того, чтобы быть въ себѣ- истиною и абсолютною истиною, тожество есть поэтому ея противоположность; вмѣсто того, чтобы быть неподвижною простотою, оно есть выходъ изъ себя и саморазложеніе.
Такимъ образомъ, въ формѣ предложенія, въ которой выражается тожество, заключается болѣе, чѣмъ простое отвлеченное тожество; въ ней
нечно, хотят сказать не то, что в каждом сознании был произведен опыт над отвлеченным предложением А=А. Поэтому ссылка на действительно произведенный опыт не имеет какого-либо серьезного значения, но есть лишь удостоверение в том, что если бы был произведен опыт, то в результате получилось бы всеобщее признание. Но если бы тут имелось в виду не отвлечённое предложение, как таковое, а оно же в конкретном приложении, из которого должно бы было быть лишь развито первое, то утверждение его всеобщности и непосредственности состояло бы в том, что каждое сознание и притом в каждом своем проявлении кладет его в основание, или что это предложение итриисиее заключается в каждом сознании. Но конкретное и приложение и есть именно отношение простого тожественного к некоторому отличному от него многообразию. Выраженное в предложении конкретное есть ближайшим образом синтетическое предложение. Из самого конкретного или выражающего его синтетического предложения, правда, можно бы было путем отвлечения вывести посредством анализа предложение о тожестве; но это отвлечение на деле не покидало бы, а изменяло бы опыт, как таковой; ибо опыт содержит, напротив, тожество в единстве с различием и служит непосредственным опровержением того утверждения, согласно коему отвлеченное тожество, как таковое, есть нечто истинное, так как в каждом опыте проявляется совершенно противоположное, а именно тожество только в соединении с различием.
Но, с другой стороны, и опыт над чистым предложением о тожестве производится достаточно часто, чтобы в каждом опыте ясно обнаружился смысл той истины, которую оно в себе заключает. А именно, если напр, на вопрос: что такое растение? дается ответ: растение есть растение, то всё общество, на котором испытывается истина этого предложения, немедленно соглашается с ним и вместе с тем столь же единогласно заявляет, что тем самым не говорится ничего. Если кто-либо открывает рот и обещает изложить, что такое Бог, именно что Бог есть Бог, то общее ожидание обманывается, так как оно было направлено к различному определению; и если это предложение объявляется абсолютною истиною, то такая речь об абсолютном ценится весьма низко; ничто не считается более скучным и несносным, чем речь, пережевывающая одно и то же, выдаваемая за речь, долженствующею быть истиною.
При ближайшем рассмотрении скуки от такой истины оказывается, что начало: растение есть... служит подготовкою к тому, чтобы сказать что-нибудь, дать дальнейшее определение. Но так как .повторяется лишь то же самое, то получается обратное, в результате оказывается ничто. Следовательно такое тожесловие противоречит само себе. Вместо того, чтобы быть в себе- истиною и абсолютною истиною, тожество есть поэтому её противоположность; вместо того, чтобы быть неподвижною простотою, оно есть выход из себя и саморазложение.
Таким образом, в форме предложения, в которой выражается тожество, заключается более, чем простое отвлеченное тожество; в ней
