Можно сказать вообще, что Гоголь мало вынесъ познаній изъ Нѣжинской Гимназіи Высшихъ Наукъ, а между-тѣмъ онъ развился въ ней необыкновенно. Онъ почти вовсе не занимался уроками. Обладая отличною памятью, онъ схватывалъ на лекціяхъ верхушки и, занявшись передъ экзаменомъ нѣсколько дней, переходилъ въ высшій классъ. Особенно не любилъ онъ математики. Въ языкахъ онъ тоже былъ очень слабъ, такъ что, до переѣзда въ Петербургъ, едва ли могъ понимать безъ пособія словаря книгу на французскомъ языкѣ. Къ нѣмецкому и англійскому языкамъ онъ и впослѣдствіи долго питалъ комическое отвращеніе. Онъ шутя говаривалъ, что онъ «не вѣритъ, чтобы Шиллеръ и Гёте писали на нѣмецкомъ языкѣ: вѣрно на какомъ нибудь особенномъ, но быть не можетъ, чтобы на нѣмецкомъ». — Вспомните слова его: «по англійски произнесутъ какъ слѣдуетъ птицѣ и даже физіономію сдѣлаютъ птичью, и даже посмѣются надъ тѣмъ, кто не съумѣетъ сдѣлать птичьей физіономіи». Эти слова написаны имъ не изъ одного только побужденія попрекнуть русскую публику равнодушіемъ къ родному языку.
За-то въ рисованіи и въ русской словесности онъ сдѣлалъ большіе успѣхи. Въ Гимназіи было тогда, да есть и до сихъ поръ нѣсколько хорошихъ пейзажей, историческаго стиля картинъ и портретовъ. Вслушиваясь въ сужденія о нихъ своего учителя рисованія Павлова, человѣка необыкновенно преданнаго своему искусству, Гоголь уже въ школѣ получилъ основныя понятія объ изящныхъ искусствахъ, о которыхъ впослѣдствіи онъ такъ сильно, такъ пламенно писалъ въ разныхъ статьяхъ своихъ.
Что же касается литературныхъ успѣховъ, то пишущему эти строки случайно достались классныя упражненія на заданныя темы Кукольника, Гребёнки и Гоголя, который назывался и подписывался, во время пребыванія своего въ Гимназіи, полнымъ своимъ именемъ: Гоголь-Яновскій. Сочиненія Гоголя на заданныя темы отличаются уже нѣкоторою опытностію, разумѣется, ученическаго пера, и силою слова, составляющею одно изъ существеннѣйшихъ достоинствъ его первоначальныхъ сочиненій. Литературныя занятія были его страстію. Слово въ эту эпоху вообще было какою-то новостію, къ которой не успѣли приглядѣться. Самый процессъ примѣненія его, какъ орудія, къ выраженію понятій, чувствъ и мыслей казался тогда восхитительною забавою. Это было время появленія первыхъ главъ «Евгенія Онѣгина», время, когда книги не читались, а, выучивались наизустъ. Въ этотъ-то трепетный жаръ къ поэзіи, который Пушкинъ и его блистательные спутники разнесли по всей Россіи, раскрылись первыя сѣмена творчества Гоголя, но выражались сперва, разумѣется, безцвѣтными и безплодными побѣгами, какъ и у всѣхъ дѣтей, которымъ предназначено быть замѣчательными писателями. Интересенъ разсказъ о Гоголѣ-гимназистѣ, напечатанный однимъ изъ его наставниковъ, И. Г. Кулжинскимъ, въ 21 № «Москвитянина» на 1854 годъ: «Онъ учился у меня (говоритъ г. Кулжинскій) три года и ничему не научился, какъ только переводить первый параграфъ изъ хрестоматіи при латинской грамматикѣ Кошанскаго: «Universus mundus plerumque distibuitur in duas partes, coelum et terram», за что и былъ
