щемся суднѣ трудно было бросить вѣрно въ цѣль, но острый конецъ гвоздя, прожужжавъ въ воздухѣ цѣлыхъ семьдесятъ пять футовъ, чуть не вонзился въ голову Волка Ларсена, когда онъ выходилъ изъ каюты, и, попавши въ твердую доску палубы, вонзился въ нее на два дюйма. А однажды онъ укралъ въ «третьемъ классѣ» заряженное ружье и выбѣжалъ съ нимъ на палубу, но былъ пойманъ Керфутомъ и обезоруженъ.
Я часто спрашивалъ себя, почему Волкъ Ларсенъ не убиваетъ его, чтобы положить этому конецъ. Но онъ только смѣялся; видимо, это забавляло его. Въ этомъ было какое-то острое наслажденіе, которое, вѣроятно, испытываютъ тѣ, которые занимаются прирученіемъ дикихъ животныхъ.
— Жизнь становится интересной, — объяснялъ онъ мнѣ, — когда чувствуешь, что она зависитъ отъ твоей собственной осторожности и силы. Человѣкъ — природный игрокъ, и жизнь — самая большая ставка, которую онъ можетъ сдѣлать. Чѣмъ больше ставка, тѣмъ интереснѣй игра. Почему я долженъ отказывать себѣ въ удовольствіи доводить душу Лича до лихорадочнаго возбужденія? Я этимъ, собственно, оказываю ему одолженіе. Мы оба доставляемъ другъ другу сильныя ощущенія. Онъ живетъ гораздо интенсивнѣе, чѣмъ кто-либо изъ команды, и даже не сознаетъ этого. Вѣдь у него есть то, чего нѣтъ у нихъ, — цѣль, всепоглощающее желаніе убить меня и надежда, что меня онъ убьетъ. Повѣрьте, Гёмпъ, что онъ живетъ очень полной, захватывающей жизнью.
