великихъ достоинствъ, нѣтъ мѣста порокамъ или низкимъ страстямъ. — Не ужели вы думаете, молодой человѣкъ, спрашивалъ ротмистръ, что безъ неустрашимости нельзя имѣть качествъ, достойныхъ уваженія? Есть много людей робкихъ отъ природы и имѣющихъ прекраснѣйшія свойства. — Очень вѣрю, ротмистръ; но думаю также, что неустрашимый человѣкъ непремѣнно долженъ быть добродѣтеленъ. — Можетъ быть, вы правы, говорилъ ротмистръ улыбаясь; но, присовокупилъ онъ, трепля меня по плечу и покручивая усы, подождемъ лѣтъ десятокъ, и также подождемъ перваго сраженія, опытъ во многомъ можетъ разувѣрить. Послѣ обѣда Казимирскій ложился спать, а я шла въ конюшню дать лошади полуденную ея порцію овса; послѣ этого я была свободна дѣлать что хочу до шести часовъ вечера.
Сколько ни бываю я утомлена, размахивая цѣлое утро тяжелою пикою — сестрою сабли, маршируя и прыгая на лошади черезъ барьеръ, но въ полчаса отдохновенія усталость моя проходитъ, и я отъ двухъ
великих достоинств, нет места порокам или низким страстям. — «Неужели вы думаете, молодой человек, — спрашивал ротмистр, — что без неустрашимости нельзя иметь качеств, достойных уважения? Есть много людей робких от природы и имеющих прекраснейшие свойства». — «Очень верю, ротмистр; но думаю также, что неустрашимый человек непременно должен быть добродетелен». — «Может быть, вы правы, — говорил ротмистр, улыбаясь, — но, присовокупил он, трепля меня по плечу и покручивая усы, — подождем лет десяток и также подождем первого сражения, опыт во многом может разуверить. После обеда Казимирский ложился спать, а я шла в конюшню дать лошади полуденную ее порцию овса; после этого я была свободна делать, что хочу, до шести часов вечера.
Сколько ни бываю я утомлена, размахивая целое утро тяжелою пикою — сестрою сабли, маршируя и прыгая на лошади через барьер, но в полчаса отдохновения усталость моя проходит, и я от двух
