гласнаго сада, подъ мягкимъ свѣтомъ и мерцаньемъ звѣздъ, при спокойномъ благоуханьи цвѣтовъ и травъ,—все было около нея тихо, и долѣтавшія со двора восклицанья рѣзко дрожали въ тепломъ воздухѣ.
Она уже хотѣла было отстранить прикрывавшія ее вѣтви, какъ снова легкій шорохъ, тотъ самый, что и прежде, пролетѣлъ, и какъ разъ передъ нею поднялась громадная фигура сѣчевика между двухъ высокихъ черешень.
Марусино сердце радостно вздрогнуло и вслѣдъ затѣмъ тоскливо и пугливо затрепетало.
Постоявъ нѣсколько минутъ, сѣчевикъ двинулся дальше,—видимо онъ пробирался къ выходу изъ сада со стороны рѣки. Исполинская его фигура была точно тѣнь исполинская,—такъ легко, такъ безшумно и ловко скользила она между густо и тѣсно свивающихся черешень и кудрявыхъ яблонь: ни шелесту не было слышно, ни колебанья не было видно.
Не отдавая себѣ отчета почему и зачѣмъ, Маруся пробиралась слѣдомъ за сѣчевикомъ, иногда только пріостанавливаясь отъ сильнаго сердечнаго біенья и замиранья.
Такъ они оба минули весь садъ, перебрались за ограду изъ живой вьющейся и ползучей зелени и очутились надъ рѣкою.
Рѣка колыхалась въ берегахъ съ какимъ-то безпокоющимъ ропотомъ. Прибрежные камыши серебрились во мракѣ; золотыя звѣзды мигали въ волнахъ и сверкали въ небѣ. У ракиты, потопившей нижнія вѣтви въ рѣкѣ, привязана была лодочка, хрупкая и легкая какъ скорлупка. Прилежащій лугъ, горы—все было преисполнено тишины, теплоты и прозрачной теплой мглы.
Тутъ сѣчевикъ снова остановился, посматривая во всѣ стороны и соображая, какъ вдругъ услышалъ за собою дѣтскій тихій голосокъ и въ ту же минуту почувствовалъ прикосновеніе дѣтскихъ нѣжныхъ ручекъ. Онъ обернулся какъ человѣкъ, котораго ничто не въ силахъ ни удивить, ни поразить, и увидалъ передъ собою Марусю.
гласного сада, под мягким светом и мерцаньем звезд, при спокойном благоуханьи цветов и трав, — всё было около неё тихо, и долетавшие со двора восклицанья резко дрожали в теплом воздухе.
Она уже хотела было отстранить прикрывавшие ее ветви, как снова легкий шорох, тот самый, что и прежде, пролетел, и как раз перед нею поднялась громадная фигура сечевика между двух высоких черешень.
Марусино сердце радостно вздрогнуло и вслед затем тоскливо и пугливо затрепетало.
Постояв несколько минут, сечевик двинулся дальше, — видимо он пробирался к выходу из сада со стороны реки. Исполинская его фигура была точно тень исполинская, — так легко, так бесшумно и ловко скользила она между густо и тесно свивающихся черешень и кудрявых яблонь: ни шелесту не было слышно, ни колебанья не было видно.
Не отдавая себе отчета почему и зачем, Маруся пробиралась следом за сечевиком, иногда только приостанавливаясь от сильного сердечного биенья и замиранья.
Так они оба минули весь сад, перебрались за ограду из живой вьющейся и ползучей зелени и очутились над рекою.
Река колыхалась в берегах с каким-то беспокоющим ропотом. Прибрежные камыши серебрились во мраке; золотые звезды мигали в волнах и сверкали в небе. У ракиты, потопившей нижние ветви в реке, привязана была лодочка, хрупкая и легкая как скорлупка. Прилежащий луг, горы — всё было преисполнено тишины, теплоты и прозрачной теплой мглы.
Тут сечевик снова остановился, посматривая во все стороны и соображая, как вдруг услышал за собою детский тихий голосок и в ту же минуту почувствовал прикосновение детских нежных ручек. Он обернулся как человек, которого ничто не в силах ни удивить, ни поразить, и увидал перед собою Марусю.
