его яствъ, которыя, казалось, ставилъ онъ выше всего на свѣтѣ.
— Что же это? онъ не понялъ?
У Маруси страшно заныло сердце—она не знала, что думать и какъ быть, и рѣшила опять тоже: быть какъ онъ.
Поэтому она больше ничего не сказала и вошла въ хату.
Это была просторная, прохладная, снѣжнобѣлая хата, съ широкими лавками, со столомъ подъ бѣлою скатертью, съ глинянымъ поломъ. На стѣнахъ мѣстами висѣли пучки полуувядшихъ душистыхъ степныхъ травъ; въ углу, за образами, подъ бѣлымъ рушникомъ, тоже висѣли травы и мѣшались съ сухими прошлогодними цвѣтами; со свяченою вербою и зеленосвятковымъ зильемъ[1].
Хозяинъ просилъ садиться и, повидимому, единственно погруженный въ заботы угощенія, единственно поглощенный тщеславнымъ желаніемъ не ударить лицомъ въ грязь и показать свое хозяйство въ лучшемъ видѣ, суетился, сбирая на столъ, бѣгалъ въ погребъ, рылся въ коморѣ, гремѣлъ посудою, ронялъ ложки, переливалъ какія-то бутылки, лазилъ подъ крышу за копченою колбасою, и всѣми этими усердными хлопотами держалъ въ постоянномъ ожиданіи голоднаго гостя и обращалъ всѣ его помыслы только на эти хлопоты и ихъ лакомыя послѣдствія, внушая ему признательность, смѣшанную съ досадой и нетерпѣніемъ, которыя однако, не пересиливали ее.
— Да ты, хозяинъ, ужь такъ не падай для меня! говорилъ время отъ времени гость.
— Нельзя… нельзя… позвольте… позвольте, панъ… какъ зовутъ васъ, добродію? отвѣчалъ усердный хозяинъ.
— Да мена зовутъ Иваномъ, отвѣчалъ тотъ со вздохомъ и смиряясь.
— Ужь позвольте, пане Иване, угостить васъ чѣмъ Богъ послалъ. Ужь позвольте.
- ↑ Букеты и вѣнки, которыя святятся на зеленыя святки т. е. на Троицынъ день.
его яств, которые, казалось, ставил он выше всего на свете.
— Что же это? он не понял?
У Маруси страшно заныло сердце — она не знала, что думать и как быть, и решила опять тоже: быть как он.
Поэтому она больше ничего не сказала и вошла в хату.
Это была просторная, прохладная, снежнобелая хата, с широкими лавками, со столом под белою скатертью, с глиняным полом. На стенах местами висели пучки полуувядших душистых степных трав; в углу, за образами, под белым рушником, тоже висели травы и мешались с сухими прошлогодними цветами; со свяченою вербою и зеленосвятковым зильем[1].
Хозяин просил садиться и, по-видимому, единственно погруженный в заботы угощения, единственно поглощенный тщеславным желанием не ударить лицом в грязь и показать свое хозяйство в лучшем виде, суетился, сбирая на стол, бегал в погреб, рылся в коморе, гремел посудою, ронял ложки, переливал какие-то бутылки, лазил под крышу за копченою колбасою, и всеми этими усердными хлопотами держал в постоянном ожидании голодного гостя и обращал все его помыслы только на эти хлопоты и их лакомые последствия, внушая ему признательность, смешанную с досадой и нетерпением, которые однако, не пересиливали ее.
— Да ты, хозяин, уж так не падай для меня! говорил время от времени гость.
— Нельзя… нельзя… позвольте… позвольте, пан… как зовут вас, добродию? отвечал усердный хозяин.
— Да меня зовут Иваном, отвечал тот со вздохом и смиряясь.
— Уж позвольте, пане Иване, угостить вас чем Бог послал. Уж позвольте.
- ↑ Букеты и венки, которые святятся на зеленые святки т. е. на Троицын день.
