Председатель. — Интервью с министром внутренних дел, только с дозволения последнего, никаких интервью с министром внутренних дел и никаких нападок на Добровольского и Протопопова?
Протопопов. — Как, на Протопопова? Позвольте, будьте ласковы, отдайте справедливость, что ни про одного министра не писали так, как против меня.
Председатель. — Так что запрещения не было?
Протопопов. — Вы изволили быть в это время в Петрограде и, вероятно, знаете, что не было той грязи, которой на меня не лили. Отчего это печатали, если я запрещал?
Председатель. — Сведения о комиссии Батюшина, сведения об аресте разных промышленников… не помните?
Протопопов. — Я перечня не составлял, он идет под моей фирмой, я его принял, но я его не составлял. Конечно, комиссия Батюшина всегда мне очень не нравилась.
Председатель. — Чего, чего здесь нет — никаких сведений об отъезде Штюрмера, никаких сведений об инциденте Родзянко — Протопопов, никаких сведений о смерти Распутина, а также об его делах, никаких выпадов против обер-прокурора Раева в связи с процессом супругов Безродных, о высылке Андроникова, о воспитаннице Екатерининского института Рембелинской, сбежавшей со студентом Гальперном. Это, кажется, к обороне России мало относится?
Протопопов. — Разумеется. Общий колорит был таков, чтобы избегать оглашений таких сведений, которые роняют императорскую власть.
Председатель. — Были случаи, когда вы не желали письменно подтвердить те или другие распоряжения о непечатании различных известий, которые вами или по вашему распоряжению делались по телефону.
Протопопов. — Это было так. Генерал Рузский придумал, что если министр внутренних дел находит необходимым ту или другую статью не пропускать или изменить, пусть он пишет об этом в ставку, и ставка разрешит ему то или другое сделать. Затем этот порядок был упрощен, и это должно были итти через генерала Рузского. Генерал Рузский являлся, таким образом, полным хозяином дела печати. Мне это казалось очень обидным, так как эта полная опека военной власти чувствовалась всегда, и в этом случае она была особенно резка. Он мне написал в письме, чтобы каждый раз, что я говорю с Плеве по поводу печати, это неукоснительно подтверждалось письменно. Зачем было ему нужно, для меня было ясно, — это, чтобы потом этот кусочек бумажки напечатать и еще лишним комком в меня кинуть. Вот почему я воспротивился этой постановке, и было сделано другое распоряжение от бывшего царя, чтобы он не тре-
