было бы залогом, при том или ином исходе, всяческих уступок со стороны наших противников. Этого сделано, к сожалению, не было, и там игра была проиграна. Затем, по мере приближения к этой войне, я не одобрял некоторых излишних уступок националистическим и милитаристическим стремлениям, которые все-таки приближали войну, вместо того, чтобы ее отдалить. В этом немного виноваты наши союзники, которым мы уступали чрезмерно, однако, я должен был изменить свое суждение после начала войны, — мое суждение этого национализма, шовинизма, некоторого рода агрессивности, как я считал, относилось ко всем странам, в том числе и к Германии, и я должен признать свою ошибку, — я считал в Германии националистическое движение не таким сильным, как оказалось. Я думал, что, противодействуя националистическим движениям в других странах, мы приостановили бы и германский национализм, но при моем более внимательном изучении событий, оказалось, что германский шовинизм перед войной охватил всю нацию. Я начал это подозревать в 1911 г., в 1913-м это становилось более ясным, тем не менее, я старался сдерживать ответы на германскую провокацию, дававшиеся нами и нашими союзниками, которые теперь, задним числом, я нахожу были естественны. Но, не считая германские действия провокацией, я тогда стоял на другой точке зрения и считал, что надо сохранить мир, надо сохранить его путем гораздо большей сдержанности не только в речах, но и в вооружении. Я сейчас признаю, что скорей я был неправ. Когда Германия объявила войну, я на этот исход не рассчитывал, он для меня стал ясен, когда появилась сербская нота, я делал попытки иным способом предотвратить войну и настаивал, чтобы мы с Сербией обращались осторожно, что Сербия только предлог, а дальше идет европейская война, я настаивал на том, чтобы не поддерживать Сербию до конца, а скорей делать уступки и миновать этот пожар. Но когда я потом прочел оранжевую книгу, прочел документ европейский, то я должен был признать, что Сазонова обвинять не в чем. Он как раз проводил тот курс, который я поддерживал, и даже как раз в те дни, когда я настаивал, параллельно делалось там то же. Так что по отношению к Сазонову, скорее, я себя обвиняю в слишком большом пацифизме, что, закрывая глаза, на краю опасности, я не то чтобы не видал, но преуменьшал его значение, я думал, что мирным способом мы можем больше сделать, но Сазонова я обвинять не могу. Таким образом, выходит, что общее направление Сазоновской политики я поддерживал, а не одобрял лишь его политику излишних уступок, которую объясняю недостаточным знакомством с положением, но его политику по отношению к союзникам я обвинять не стану, хотя тогда осуждал резко. Когда началась война, тут уже мы определенно встали на дорогу общей поддержки задачи дипломатии, в едином понимании этого
