Въ эту минуту къ Татьянѣ Аркадьевнѣ подошелъ, неслышно ступая своими замшевыми подошвами, Лука.
— Барышня, Дуняша проситъ васъ на секунду выйти къ нимъ.
— Ну что̀, привезла? — спросили въ одинъ голосъ всѣ три сестры.
— Пожалуйте-съ. Извольте-съ посмотрѣть сами, — уклончиво отвѣтилъ Лука. — Они въ передней… Только что-то сомнительно-съ… Пожалуйте.
Въ передней стояла Дуняша, еще не снявшая шубки, закиданной комьями грязнаго снѣга. Сзади ея копошилась въ темномъ углу какая-то маленькая фигурка, разматывавшая желтый башлыкъ, окутывавшій ея голову.
— Только, барышня, не браните меня, — зашептала Дуняша, наклоняясь къ самому уху Татьяны Аркадьевны. — Разрази меня Богъ — въ пяти мѣстахъ была и ни одного тапера не застала. Вотъ нашла этого мальца, да ужъ и сама не знаю, годится ли. Убей меня Богъ, только одинъ и остался. Божится, что игралъ на вечерахъ и на свадьбахъ, а я почему могу знать…
Между тѣмъ маленькая фигурка, освободившись отъ своего башлыка и пальто, оказалась блѣднымъ, очень худощавымъ мальчикомъ въ подержаномъ мундирчикѣ реальнаго училища. Понимая, что рѣчь идетъ о немъ, онъ въ неловкой выжидательной позѣ держался въ своемъ углу, не рѣшаясь подойти ближе. Наблюдательная Таня, бросивъ на него украдкой нѣсколько взглядовъ, сразу опредѣлила про себя, что этотъ мальчикъ застѣнчивъ, бѣденъ и самолюбивъ. Лицо у него было некрасивое, но выразительное и съ очень тонкими чертами; нѣсколько наивный видъ ему придавали вихры темныхъ волосъ, завивающихся «гнѣздышками» по обѣимъ сторонамъ высокаго лба, но большіе сѣрые глаза — слишкомъ большіе для такого худенькаго дѣтскаго лица — смотрѣли умно,
