пений“, а для того, чтобы лишний раз продемонстрировать перед толпою свою якобы глубокую религиозность.
Начинается вскрытие. Пропускаю подробности, зафиксированные в акте, к которому и отсылаю любознательного читателя.
Итак, нетленных мощей, как и следовало ожидать, в результате вскрытия не оказалось. Полуразвалившийся череп и растирающиеся в порошок кости, вата, прядь волос русо-рыжеватого цвета, тщательно завернутая в провощеную бумагу недавнего происхождения и оказавшаяся в черепе, масса моли, личинок и бабочек, кусочки грубой деревенской полуистлевшей материи, — вот и вся „загадка“ гроба.
Все слишком просто, слишком естественно.
— Мощей нет! Мощи сгнили! — резюме, которое слышишь сейчас в толпе.
…„По снятии шапочки с головы, виден человеческий череп, лежащий частью на лубке, частью навесу… нижняя челюсть отделилась. В ней семь зубов. Слева черепа лежат два шейных позвонка“…
„Верующие“ уже не плачут, не делают истерических выкриков и даже уже не злобятся на Советскую власть. Они понимают, что никакого кощунства, ни тем более „посягательства на святыню“ не совершено. Лишь раскрылся во всей своей наготе многовековый обман народа, и теперь каждому предоставлено право проверить то, во что он верил и чему поклонялся много-много лет.
Монахи смущены и подавлены. Некоторые стоят с бледными восковыми лицами, на лицах других, наоборот, красно-багровые пятна.
Ищу глазами Кронида и подхожу к нему.
Спрашиваю, насколько можно, громче:
— Этих результатов вскрытия вы ожидали?
— Нет, не ожидал, — отвечает отчетливо и громко.
Группа крестьян, „верующих“ стариков:
— Да, тленные мощи и нечисто при этом держали! Лучше бы в землю закопать…
Выхожу из собора. У ворот попрежнему стоит толпа. Уже не поет, не горит
