Удивительное случилось со мною однажды, въ ранней юности, приключеніе, и происходило оно какъ разъ на святкахъ.
Надо сказать, что я курильщикъ большой руки; къ моему куренію можно было бы примѣнить то выраженіе, которыми обозначаютъ восточные люди пользованіе курительнымъ табакомъ: я «пью»—а не курю табакъ. Это, можетъ-быть, нездорово, но я, навѣрно, совершенно здоровъ. Изъ всѣхъ разнообразныхъ моментовъ куренія, только лишь въ одномъ изъ нихъ причина удовольствія для меня совершенно ясна и вполнѣ подлежитъ объясненію: курево съ его огонькомъ и дымомъ—незамѣнимый, удивительный, совсѣмъ живой другъ, пріятель, собесѣдникъ въ одиночествѣ, ночью, при работѣ. Вспыхиваніе табачнаго огонька совершается немедленно по вашему призыву, по вашему требованію, и воздушные, извивающіеся извороты дыма являются для васъ наглядными воплотителями жизни, движенія, сочувствія къ вамъ, тогда какъ кругомъ васъ—ночь, молчаніе, неподвижность окружающей васъ мебели и ненавистный, размѣренный, неумолчный, безчувственный стукъ
Удивительное случилось со мною однажды, в ранней юности, приключение, и происходило оно как раз на святках.
Надо сказать, что я курильщик большой руки; к моему курению можно было бы применить то выражение, которыми обозначают восточные люди пользование курительным табаком: я «пью» — а не курю табак. Это, может быть, нездорово, но я, наверно, совершенно здоров. Из всех разнообразных моментов курения, только лишь в одном из них причина удовольствия для меня совершенно ясна и вполне подлежит объяснению: курево с его огоньком и дымом — незаменимый, удивительный, совсем живой друг, приятель, собеседник в одиночестве, ночью, при работе. Вспыхивание табачного огонька совершается немедленно по вашему призыву, по вашему требованию, и воздушные, извивающиеся извороты дыма являются для вас наглядными воплотителями жизни, движения, сочувствия к вам, тогда как кругом вас — ночь, молчание, неподвижность окружающей вас мебели и ненавистный, размеренный, неумолчный, бесчувственный стук
