дѣла признавалъ, а людей не признавалъ? Пусть онъ отвѣчаетъ, граждане, а не шумитъ безъ толку. Есть ли кто-нибудь, который бы лошадей не признавалъ, а дѣла, относящіяся къ лошадямъ, признавалъ? который бы флейщиковъ не признавалъ, а дѣла свойственныя имъ признавалъ? Если ты, превосходнѣйшій изъ мужей, отвѣчать не хочешь; то я скажу тебѣ и другимъ здѣсь присутствующимъ, что такихъ людей нѣтъ. Но отвѣчай на слѣдующій вопросъ: есть ли кто-нибудь, C. который бы геніальныя дѣла признавалъ, а геніевъ не признавалъ?
Мел. Нѣтъ.
Сокр. Какъ ты обрадовалъ меня, что наконецъ, по побужденію этихъ мужей, отвѣтилъ! Вотъ ты утверждаешь, что я признаю и преподаю геніальное — пусть оно будетъ новое или старое; — довольно, что, по твоимъ словамъ, я признаю именно геніальное, и этотъ пунктъ доноса запечатлѣнъ твоею клятвенною подписью. Если же я признаю геніальное; то крайняя необходимость велитъ мнѣ уже признавать и геніевъ. Не такъ ли? — Безъ сомнѣнія такъ. Не слыша твоего отвѣта, я полагаю, что ты согласенъ. А геніевъ не почитаемъ ли мы то D. богами, то дѣтьми боговъ? Подтверждаешь, или нѣтъ?
Мел. Конечно.
Сокр. И такъ, если я вѣрую въ геніевъ; а геніи, по твоему сознанію, суть нѣкоторыя божества; то вотъ мои слова и справедливы, что ты предложилъ намъ загадку и прикрывался шуткою, когда утверждалъ, будто я не вѣрую въ боговъ, и снова — что я вѣрую въ нихъ, поколику вѣрую въ геніевъ. Но далѣе, если геніи — побочные дѣти боговъ, рожденные ими или отъ нимфъ, или, какъ говорятъ, отъ другихъ женщинъ; то какой человѣкъ, вѣруя въ божіихъ дѣтей, не вѣруетъ въ боговъ? Это было бы столь же нелѣпо, какъ если бы кто, допуская бытіе лошадиныхъ жеребятъ и ослиныхъ муловъ, не допускалъ E. бытія лошадей и ословъ. Не можетъ статься, Мелитъ, чтобы ты сдѣлалъ такой доносъ не для испытанія насъ, или не по незнанію, какую дѣйствительную вину взнести на меня. А убѣдить кого-нибудь, кто имѣетъ хоть мало разсудка, что одному
дела признавал, а людей не признавал? Пусть он отвечает, граждане, а не шумит без толку. Есть ли кто-нибудь, который бы лошадей не признавал, а дела, относящиеся к лошадям, признавал? который бы флейщиков не признавал, а дела свойственные им признавал? Если ты, превосходнейший из мужей, отвечать не хочешь; то я скажу тебе и другим здесь присутствующим, что таких людей нет. Но отвечай на следующий вопрос: есть ли кто-нибудь, C. который бы гениальные дела признавал, а гениев не признавал?
Мел. Нет.
Сокр. Как ты обрадовал меня, что наконец, по побуждению этих мужей, ответил! Вот ты утверждаешь, что я признаю и преподаю гениальное — пусть оно будет новое или старое; — довольно, что, по твоим словам, я признаю именно гениальное, и этот пункт доноса запечатлен твоею клятвенною подписью. Если же я признаю гениальное; то крайняя необходимость велит мне уже признавать и гениев. Не так ли? — Без сомнения так. Не слыша твоего ответа, я полагаю, что ты согласен. А гениев не почитаем ли мы то D. богами, то детьми богов? Подтверждаешь, или нет?
Мел. Конечно.
Сокр. Итак, если я верую в гениев; а гении, по твоему сознанию, суть некоторые божества; то вот мои слова и справедливы, что ты предложил нам загадку и прикрывался шуткою, когда утверждал, будто я не верую в богов, и снова — что я верую в них, поколику верую в гениев. Но далее, если гении — побочные дети богов, рожденные ими или от нимф, или, как говорят, от других женщин; то какой человек, веруя в божиих детей, не верует в богов? Это было бы столь же нелепо, как если бы кто, допуская бытие лошадиных жеребят и ослиных мулов, не допускал E. бытия лошадей и ослов. Не может статься, Мелит, чтобы ты сделал такой донос не для испытания нас, или не по незнанию, какую действительную вину взнести на меня. А убедить кого-нибудь, кто имеет хоть мало рассудка, что одному
