тораго неподобіе должно состоять единственно въ томъ, что въ насъ отражаются различныя его стороны, а само оно должно быть существенно равнымъ себѣ. Поэтому въ другѣ мы любимъ сторону абсолютнаго блага, которой у насъ нѣтъ; ибо только природы неоднокачественныя могутъ сообщить что-либо одна другой.
Итакъ, въ постепенномъ развитіи разговора «Лизисъ» мы ясно усматриваемъ, какимъ образомъ юный умъ Платона, начиная отъ эмпирическихъ основаній своего учителя, нечувствительно восходилъ въ область идеальнаго созерцанія и устанавливалъ для своего философствованія новую, возвышеннѣйшую точку зрѣнія. Сократъ, какъ лицо, которому исторія приписываетъ опредѣленное философское ученіе, разсматривалъ дружбу, сказали мы, только со стороны эмпирической пользы, и доказывалъ ея возможность единственно между добрыми. Но какъ польза и добро у Сократа тожественны, то Платонъ, стремившійся къ систематическому построенію мнѣній своего учителя, требовалъ, чтобы другъ въ своемъ другѣ любилъ добро, и даже простерся еще далѣе, — признавалъ тожественными равно добродѣтель и знаніе, и заключалъ, что стремиться къ добродѣтели значитъ философствовать. Но если Сократъ свои отношенія къ ученикамъ означалъ именемъ дружбы и даже любви (Mem. 1, 2. 7 sq. 6, 14. 11, 6, 28. IV, 1, 2), тогда какъ другіе цѣнили въ нихъ лошадей, собакъ или птицъ (Mem. I, 6, 14); то его можно по-истинѣ почитать любителемъ друзей (φιλαίτερος — p. 211 E), и Платонъ имѣлъ право заключить, что нѣтъ другой дружбы, кромѣ философской, и что подъ дружбою не надобно разумѣть ничего, кромѣ сократическаго общенія въ философіи. Сократовское же философствованіе, соединявшее добродѣтель и знаніе въ любви, было только стремленіемъ къ тому, чего не имѣлось; слѣдовательно, стремленіе это надлежало приписывать не добрымъ, а скорѣе тѣмъ, которые стоятъ въ срединѣ между зломъ и добромъ; такъ что друзья должны были представляться Платону только взаимно ограничивающимися органами стремленія
торого неподобие должно состоять единственно в том, что в нас отражаются различные его стороны, а само оно должно быть существенно равным себе. Поэтому в друге мы любим сторону абсолютного блага, которой у нас нет; ибо только природы неоднокачественные могут сообщить что-либо одна другой.
Итак, в постепенном развитии разговора «Лизис» мы ясно усматриваем, каким образом юный ум Платона, начиная от эмпирических оснований своего учителя, нечувствительно восходил в область идеального созерцания и устанавливал для своего философствования новую, возвышеннейшую точку зрения. Сократ, как лицо, которому история приписывает определенное философское учение, рассматривал дружбу, сказали мы, только со стороны эмпирической пользы, и доказывал её возможность единственно между добрыми. Но как польза и добро у Сократа тожественны, то Платон, стремившийся к систематическому построению мнений своего учителя, требовал, чтобы друг в своем друге любил добро, и даже простерся еще далее, — признавал тожественными равно добродетель и знание, и заключал, что стремиться к добродетели значит философствовать. Но если Сократ свои отношения к ученикам означал именем дружбы и даже любви (Mem. 1, 2. 7 sq. 6, 14. 11, 6, 28. IV, 1, 2), тогда как другие ценили в них лошадей, собак или птиц (Mem. I, 6, 14); то его можно поистине почитать любителем друзей (φιλαίτερος — p. 211 E), и Платон имел право заключить, что нет другой дружбы, кроме философской, и что под дружбою не надобно разуметь ничего, кроме сократического общения в философии. Сократовское же философствование, соединявшее добродетель и знание в любви, было только стремлением к тому, чего не имелось; следовательно, стремление это надлежало приписывать не добрым, а скорее тем, которые стоят в средине между злом и добром; так что друзья должны были представляться Платону только взаимно ограничивающимися органами стремления
