тому, что дружба, какъ сказано, возможна только между добрыми; а первое — потому, что оно односторонне, добро же, какъ односторонность, въ высшемъ, абсолютномъ смыслѣ, представляется чѣмъ-то такимъ, что ни въ чемъ не имѣетъ нужды. Поэтому, добрые другъ другу не полезны; а если не полезны, то и не друзья. Впрочемъ далѣе (p. 215 D — 218 C) недостаточное это положеніе подвергается новому анализу и добро принимается по крайней мѣрѣ въ значеніи добра относительнаго, какбы оно было ни добро ни зло, и потому влечется любовію къ добру по чувству собственнаго несовершенства, или по присущію къ нему зла. Въ послѣднемъ же отдѣлѣ (p. 218 C — 223 A) постановляется различіе между добромъ абсолютнымъ, какъ высочайшимъ предметомъ любви (πρῶτον φίλον), и благами относительными, которыя для перваго служатъ средствами, и при этомъ косвенно указывается на допущенное прежде смѣшеніе относительныхъ благъ человѣка съ благомъ первымъ. Тутъ же открывается и противорѣчіе въ сдѣланныхъ изысканіяхъ: прежде, то-есть, чувство недостаточности, которое одно побуждаетъ воздыхать о добрѣ, названо было зломъ; тогда какъ основывающееся на сознаніи недостаточности желаніе скорѣе надобно почитать и не добромъ и не зломъ, а побужденіемъ восполнять естественныя жизненныя отправленія души; зло же, напротивъ, есть разрушеніе ихъ. Притомъ любовь стремится къ свойственному, на что сдѣланъ былъ намекъ еще прежде, и что̀ непосредственно вытекаетъ изъ предъидущаго; такъ какъ свойственное есть благо, котораго недостаетъ человѣку, и которое поэтому любитъ онъ въ другомъ, будто свое. Изъ направленія къ свойственному объясняется взаимность, а изъ взаимности, относительно добра, выводится стремленіе къ подобному и неподобному; ибо этими свойствами указывается нетолько послѣдняя цѣль — высочайшее благо, но и ближайшій предметъ — самоусовершеніе посредствомъ дружбы, или приближеніе къ идеалу высочайшаго блага, чрезъ восполненіе своего существа. Усовершать насъ можетъ только абсолютное добро, ко-
тому, что дружба, как сказано, возможна только между добрыми; а первое — потому, что оно односторонне, добро же, как односторонность, в высшем, абсолютном смысле, представляется чем-то таким, что ни в чём не имеет нужды. Поэтому, добрые друг другу не полезны; а если не полезны, то и не друзья. Впрочем далее (p. 215 D — 218 C) недостаточное это положение подвергается новому анализу и добро принимается по крайней мере в значении добра относительного, как бы оно было ни добро ни зло, и потому влечется любовью к добру по чувству собственного несовершенства, или по присущию к нему зла. В последнем же отделе (p. 218 C — 223 A) постановляется различие между добром абсолютным, как высочайшим предметом любви (πρῶτον φίλον), и благами относительными, которые для первого служат средствами, и при этом косвенно указывается на допущенное прежде смешение относительных благ человека с благом первым. Тут же открывается и противоречие в сделанных изысканиях: прежде, то есть, чувство недостаточности, которое одно побуждает воздыхать о добре, названо было злом; тогда как основывающееся на сознании недостаточности желание скорее надобно почитать и не добром и не злом, а побуждением восполнять естественные жизненные отправления души; зло же, напротив, есть разрушение их. Притом любовь стремится к свойственному, на что сделан был намек еще прежде, и что̀ непосредственно вытекает из предыдущего; так как свойственное есть благо, которого недостает человеку, и которое поэтому любит он в другом, будто свое. Из направления к свойственному объясняется взаимность, а из взаимности, относительно добра, выводится стремление к подобному и неподобному; ибо этими свойствами указывается нетолько последняя цель — высочайшее благо, но и ближайший предмет — самоусовершение посредством дружбы, или приближение к идеалу высочайшего блага, чрез восполнение своего существа. Усовершать нас может только абсолютное добро, ко-
