полнотою, — за что Платона еще въ древности почитали отцомъ аналитическаго философствованія (Diog. Laërt. III, 24. Aristot. Anal. I, 1. Top. I, 1 и 10). Даже Аристотель признается, что ловкостію своей методы въ изслѣдованіяхъ Платонъ далеко превосходилъ всѣхъ прежнихъ философовъ, уподоблявшихся больше неученымъ бойцамъ, и съ этой стороны оказалъ наукамъ безсмертную услугу.
Разсмотрѣвъ вообще роды и формы вещей и показавъ два пріема методы для восхожденія къ высшему роду, а отъ высшаго рода для нисхожденія къ низшимъ видамъ, Сократъ приступаетъ теперь къ изслѣдованію родовъ и формъ удовольствія и разумности, и полагаетъ, что чрезъ это, можетъ быть, правильнѣе опредѣлится ихъ достоинство. Вопросъ, очевидно, предполагается здѣсь поставить такъ: что̀ такое въ удовольствіи и знаніи — то третіе и общее имъ, τὸ ἕν καὶ πολλὰ, какъ высшее благо? Явно, что это формальное выраженіе, въ которомъ проявилась идея, надлежало воплотить, облечь въ какія нибудь болѣе осязательныя черты, — и Сократъ, по своему обыкновенію, въ случаѣ преднамѣреваемаго синтетическаго хода бесѣды, обращается къ божественному авторитету и говоритъ: «кажется, кто-то изъ боговъ привелъ мнѣ на память, что ни удовольствіе, ни разумность не есть добро, что добро есть иное — третье, отличное отъ нихъ и лучшее, чѣмъ оба они»; и потомъ это искомое добро постепенно характеризуетъ такъ: «добро есть нѣчто въ себѣ совершенное, по природѣ довлѣющее и для всѣхъ вожделѣнное» (p. 20 B. C. D). Если же, говоритъ, оно таково, то о наилучшей жизни судить будетъ легко; ибо ни жизнь, проводимая въ удовольствіяхъ, ни та, которая постоянно пользуется разумностію, не будетъ тогда жизнію совершенною, такъ какъ она лишь отчасти сдѣлаетъ человѣка счастливымъ и оставитъ въ немъ чувство недовольства, а для иныхъ покажется просто не стоющею того, чтобы желать ея. Такъ напримѣръ, никто конечно не пожелалъ бы, чтобы его жизнь слагалась изъ однихъ удовольствій,
полнотою, — за что Платона еще в древности почитали отцом аналитического философствования (Diog. Laërt. III, 24. Aristot. Anal. I, 1. Top. I, 1 и 10). Даже Аристотель признается, что ловкостию своей методы в исследованиях Платон далеко превосходил всех прежних философов, уподоблявшихся больше неученым бойцам, и с этой стороны оказал наукам бессмертную услугу.
Рассмотрев вообще роды и формы вещей и показав два приема методы для восхождения к высшему роду, а от высшего рода для нисхождения к низшим видам, Сократ приступает теперь к исследованию родов и форм удовольствия и разумности, и полагает, что чрез это, может быть, правильнее определится их достоинство. Вопрос, очевидно, предполагается здесь поставить так: что̀ такое в удовольствии и знании — то третие и общее им, τὸ ἕν καὶ πολλὰ, как высшее благо? Явно, что это формальное выражение, в котором проявилась идея, надлежало воплотить, облечь в какие-нибудь более осязательные черты, — и Сократ, по своему обыкновению, в случае преднамереваемого синтетического хода беседы, обращается к божественному авторитету и говорит: «кажется, кто-то из богов привел мне на память, что ни удовольствие, ни разумность не есть добро, что добро есть иное — третье, отличное от них и лучшее, чем оба они»; и потом это искомое добро постепенно характеризует так: «добро есть нечто в себе совершенное, по природе довлеющее и для всех вожделенное» (p. 20 B. C. D). Если же, говорит, оно таково, то о наилучшей жизни судить будет легко; ибо ни жизнь, проводимая в удовольствиях, ни та, которая постоянно пользуется разумностью, не будет тогда жизнью совершенною, так как она лишь отчасти сделает человека счастливым и оставит в нём чувство недовольства, а для иных покажется просто не стоющею того, чтобы желать её. Так например, никто конечно не пожелал бы, чтобы его жизнь слагалась из одних удовольствий,
