Руководителемъ бесѣды въ «Миносѣ», какъ и во всѣхъ почти подлинныхъ сочиненіяхъ Платона, выставляется аѳинскій мудрецъ Сократъ. Но Сократъ здѣсь — очень жалкая личность. Рѣчь его, противъ обыкновенія, дубовата и не изящна, отношеніе къ собесѣднику отзывается невѣжествомъ и какою-то простонародною грубостію. Притомъ, кому пришло бы въ голову навязывать Платонову Сократу выраженія пошлаго тщеславія и пустой хвастливости, которыми характеризуется онъ въ «Миносѣ»? А собесѣдникъ его — лицо безъ имени: кто такой онъ былъ, вопреки обычаю Платона, не обозначается ни однимъ словомъ. Забавно мнѣніе древнихъ, будто въ немъ олицетворяется прославленный исторіею законодатель — Миносъ критскій, такъ какъ онъ не представляется здѣсь присутствующимъ. Да и какое странное было бы отношеніе временъ, если бы это представлялось! Посему-то Бентлей (Respons. ad Boyl. p. 155), удивляясь нелѣпости такого мнѣнія, полагаетъ, что собесѣдникомъ Сократа въ «Миносѣ» надо считать не Миноса критскаго, а скорѣе всего одного изъ аѳинскихъ юношей, того же имени, — хотя и это невѣрно: Шлейермахеръ и Беккъ, по нашему мнѣнію, очень основательно возражаютъ на это, что имя Миноса было вовсе не употребительно въ Аѳинахъ. Притомъ, изъ самаго текста (p. 321 D) видно, что собесѣдникъ Сократа былъ не юноша, а человѣкъ уже пожилой. Это какой-то проходимецъ изъ народа, отличающійся безсмысленною болтливостію и обнаруживающій странныя притязанія на ученость. Онъ, безъ всякаго повода, весьма важно разсуждаетъ о вещахъ самыхъ ничтожныхъ, подавая видъ, что вноситъ въ бесѣду богатство глубокой эрудиціи, — какъ, напр., въ томъ мѣстѣ, гдѣ доказываетъ примѣрами, что разные народы пользуются разными законами. Есть у него также стремленіе подражать тонкому мышленію философовъ: но онъ подражаетъ такъ неумѣло, что рѣчь его становится только нелѣпою и смѣшною. И все это представляется до такой степени неопредѣленнымъ, и такъ мало
Руководителем беседы в «Миносе», как и во всех почти подлинных сочинениях Платона, выставляется афинский мудрец Сократ. Но Сократ здесь — очень жалкая личность. Речь его, против обыкновения, дубовата и не изящна, отношение к собеседнику отзывается невежеством и какою-то простонародною грубостию. Притом, кому пришло бы в голову навязывать Платонову Сократу выражения пошлого тщеславия и пустой хвастливости, которыми характеризуется он в «Миносе»? А собеседник его — лицо без имени: кто такой он был, вопреки обычаю Платона, не обозначается ни одним словом. Забавно мнение древних, будто в нём олицетворяется прославленный историею законодатель — Минос критский, так как он не представляется здесь присутствующим. Да и какое странное было бы отношение времен, если бы это представлялось! Посему-то Бентлей (Respons. ad Boyl. p. 155), удивляясь нелепости такого мнения, полагает, что собеседником Сократа в «Миносе» надо считать не Миноса критского, а скорее всего одного из афинских юношей, того же имени, — хотя и это неверно: Шлейермахер и Бекк, по нашему мнению, очень основательно возражают на это, что имя Миноса было вовсе не употребительно в Афинах. Притом, из самого текста (p. 321 D) видно, что собеседник Сократа был не юноша, а человек уже пожилой. Это какой-то проходимец из народа, отличающийся бессмысленною болтливостию и обнаруживающий странные притязания на ученость. Он, без всякого повода, весьма важно рассуждает о вещах самых ничтожных, подавая вид, что вносит в беседу богатство глубокой эрудиции, — как, напр., в том месте, где доказывает примерами, что разные народы пользуются разными законами. Есть у него также стремление подражать тонкому мышлению философов: но он подражает так неумело, что речь его становится только нелепою и смешною. И всё это представляется до такой степени неопределенным, и так мало
