7. Отношеніе, въ которое душа поставлена къ нервному организму, составляетъ одну изъ величайшихъ тайнъ творенія, которая, возбуждая сильнѣйшее любопытство въ человѣкѣ, остается для него непостижимою, хотя человѣкъ, такъ сказать, живетъ посреди этой тайны и каждымъ своимъ дѣйствіемъ, каждою своею мыслію рѣшаетъ на практикѣ задачу, неразрѣшимую для него въ теоріи[1]. Теперь, по крайней мѣрѣ, ясно для насъ уже одно, что нервный организмъ стоитъ неизбѣжнымъ звеномъ и единственнымъ посредникомъ между внѣшнимъ міромъ и душою. Душа не ощущаетъ ничего, кромѣ разнообразныхъ состояній нервнаго организма, и насколько внѣшній міръ своими вліяніями отражается въ этихъ состояніяхъ, настолько онъ и доступенъ душѣ. Если предположить, что во внѣшнемъ мірѣ существуютъ явленія, непроизводящія никакого вліянія, ни недосредственнаго, ни посредственнаго, на измѣненіе состояній нервнаго организма, то такія явленія останутся для души навсегда неизвѣстными. Если, наоборотъ, предположить, что въ душѣ есть явленія, которыя не производятъ никакого впечатлѣнія на нервный организмъ, то такія явленія ничѣмъ не заявятъ своего существованія во внѣшнемъ мірѣ[2]. Таково отношеніе души къ нервной системѣ и ко внѣшнему міру. Какъ разбираетъ душа гіероглифы, начертываемые вліяніями внѣшней ирироды въ состояніяхъ нервной системы — этого мы не знаемъ, а
- ↑ «Какимъ бы образомъ мы ни представляли себѣ тѣсной связи души и тѣла», говоритъ Эйлеръ, разбирая различныя гипотезы этой связи: «она навсегда останется неизъяснимою тайною въ философіи». (Euler, P. II. L. XVI p. 276). Послѣ Эйлера наука не сдѣлала въ этомъ отношеніи ни шагу далѣе.
- ↑ Миллеръ, кажется, первый ясно выразилъ эту важную для психолога идею: «чувства, говоритъ онъ, сообщаютъ намъ только сознаніе о качествахъ и состояніяхъ нашихъ нервовъ». (Man. de Phys. par J. Müller. T. II, p. 521). Онъ долго останавливается на этой идеѣ и развиваетъ ее во всей ея полнотѣ.
ній, но даже не можетъ удостовѣриться, то ли передъ нимъ, что онъ хочетъ изучать. Весьма можетъ быть, что движеніе, въ которомъ физіологъ хочетъ видѣть выраженіе интеллектуальнаго явленія, есть не болѣе, какъ механическій рефлексъ, не имѣющій въ себѣ нечего интеллектуальнаго — и физіологъ не имѣеть средствъ убѣдиться, такъ ли это или нѣтъ. Подъ его ножомъ, микроскопомъ или каплею ѣдкой жидкости ничто не крикнетъ ему: «да это я — сознаніе!»; да если бъ и раздался такой крикъ, то это можетъ быть такое же механическое движеніе, какъ и звонъ струны, по которой провели смычкомъ. Неужели такъ трудно понять эту идею и видѣть невозможность идти къ изученію сознанія физіологическимъ путемъ, а вслѣдствіе того, и не предаваться такимъ сангвиническимъ надеждамъ, какимъ предается, напр., Клодъ-Бернаръ? (Тамъ же, стр. 117).
