Г. Страхов начинает с того, что с неподражаемою игривостью, конфиденциально сообщает своим читателям секрет, сокровенный смысл его первой статьи по поводу книги Данилевского[1]. Статья эта, — поясняет он, — была только рекламой, имевшей в виду во что бы то ни стало заставить говорить об этой книге — худо ли, хорошо ли, всё равно, лишь бы только нарушилось то невыносимое для поклонников Данилевского молчание, которое сопровождало её появление. Вот уж подлинно: un secret de Polichinelle! Для кого же не было ясно истинное значение этой статьи? Одно название её Полное опровержение прямо отзывалось трескучею рекламой. Но не в том и дело; эта исповедь нужна г. Страхову только для того, чтобы похвастать, как ловко он будто бы выманил меня на бой, а по этому поводу, кстати, с первых же строк отрекомендовать меня своим читателям, как самодовольного пошляка; это нужно было для того, чтобы изобразить себя хитроумною лисою, а меня — падкой будто бы на лесть — вороной. Для этой благой цели он также с первых же строк прибегает к приёму, которым потом широко будет пользоваться в своей статье, — приёму очень элементарному, заключающемуся в том, чтобы вставлять мне в рот диаметрально противоположное тому, что я говорю. Он пишет: — «Тимирязев думает, что я (т. е. г. Страхов) возгордился таким отличным учёным, как он», между тем как, в действительности, я пишу, что очень хорошо понимаю иронический тон его похвал, что в его глазах я только «самый последовательный сторонник несомненного заблуждения». Не довольствуясь этим, через несколько страниц г. Страхов уже прямо выставляет меня фатом, который сам себе говорит комплименты. Он пишет: «г. Тимирязев сам себя называет серьёзным учёным», и ещё имеет смелость ссылаться на страницу, очень хорошо зная, что там этого не говорится. Я говорю, что «каждый серьёзный учёный», заглянув в книгу Данилевского, «перешёл к своим очередным занятиям», а я-то именно этого не сделал и подробно объясняю — почему. Г. Страхов мог сделать из этих слов вывод, что я сам считаю себя «несерьёзным» учёным, но это не входило в его расчёты: ему нужно было выставить меня в глазах своих читателей хвастливым фатом и сразу возбудить против меня предубеждение. Останавливаю внимание читателя, на первых же порах, на этом характеристичном литературном приёме г. Страхова, с которым, повторяю, придётся не раз встретиться во всей статье.
Поговорив немного о «фанатизме учёных», мешающем им, конечно, проникнуться мировым значением таких книг, как книга Данилевского (к чему мы вернёмся), рассказав никому неинтересные подробности о том, как я читал лекцию, и что он, г. Страхов, в это время перечувствовал, он патетически восклицает: «Публичная лекция — страшное орудие, и оно-то неожиданно было направлено на дело, за которое я стоял». Здесь невольно спрашиваешь себя: на что же собственно ропщет г. Страхов? Если я мог, в Москве, в публичной лекции, защищать дарвинизм, то что же могло помешать г. Страхову, вооружившись своим «полным опровержением» или «всегдашнею ошибкой», пройти с этим «страшным оружием» по всем городам и весям земли Русской? Очевидно, что и в этом ненужном отступлении о моей лекции кроется какой-то скрытый смысл. Г. Страхов обращает внимание на примечание к моей статье, в которой сказано, что эта «публичная лекция значительно переработанная и дополненная» и что потому он может «привлечь к ответственности» только печатную речь. Для усиления смысла г. Страхов слово значительно даже пишет курсивом. Смысл всего этого, очевидно, заключается в инсинуации, что я, пожалуй, позволил себе на лекции многое такое, за что г. Страхов не может призвать меня к ответственности. Спешу успокоить г. Страхова: я не имею обыкновения отказываться от своих слов, всё равно — произнесённых или напечатанных. Что же касается примечания, то оно сделано даже и не мною, а редакциею, без моего ведома; всё, что я читал, дословно появилось и в печати, дополненною же статья явилась потому, что из лекции были выкинуты места, которые для лекции были бы слишком скучны. Успокоив напрасно встревожившуюся подозрительность г. Страхова, перейдём к сущности дела, посмотрим, как будет он «привлекать меня к ответственности». Впрочем, г. Страхов не так-то легко приступает к делу: за первым вступлением у него следует ещё второе. Оно озаглавлено:
- ↑ Русский Вестник 1887 г., январь: Полное опровержение дарвинизма.