Борис Годунов (Пушкин)
См. также одноимённые страницы.| Борис Годунов |
| Источник: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 20 тт. Т. 7: Драматические произведения. СПб.: Наука, 2009. С. 7—91. |
- Википроекты
памяти
КАРАМЗИНА
с благоговением и благодарностию
посвящает
КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ
Наряжены мы вместе город ведать,
Но, кажется, нам не за кем смотреть:
Москва пуста; вослед за патриархом
К монастырю пошел и весь народ.
Как думаешь, чем кончится тревога?
Чем кончится? Узнать немудрено:
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится,
А там — а там он будет нами править
По-прежнему.
Но месяц уж протек,
Как, затворясь в монастыре с сестрою,
Он, кажется, покинул всё мирское.
Ни патриарх, ни думные бояре
Склонить его доселе не могли;
Не внемлет он ни слезным увещаньям,
Ни их мольбам, ни воплю всей Москвы,
Ни голосу Великого собора.
Его сестру напрасно умоляли
Благословить Бориса на державу;
Печальная монахиня-царица,
Как он, тверда, как он, неумолима:
Знать, сам Борис сей дух в нее вселил.
Что, ежели правитель в самом деле
Державными заботами наскучил
И на престол безвластный не взойдет?
Что скажешь ты?
Скажу, что понапрасну
Лилася кровь царевича-младенца;
Что если так, Димитрий мог бы жить.
Ужасное злодейство! Полно, точно ль
Царевича сгубил Борис?
А кто же?
Кто подкупал напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И, возвратясь, я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.
Зачем же ты его не уничтожил?
Он, признаюсь, тогда меня смутил
Спокойствием, бесстыдностью нежданной;
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил —
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.
Нечисто, князь.
А что мне было делать?
Всё объявить Феодору? Но царь
На всё глядел очами Годунова,
Всему внимал ушами Годунова;
Пускай его б уверил я во всем,
Борис тотчас его бы разуверил,
А там меня ж сослали б в заточенье
Да в добрый час, как дядю моего,
В глухой тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а в случае, конечно,
Никая казнь меня не устрашит;
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.
Ужасное злодейство! Слушай, верно,
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно, кровь невинного младенца
Ему ступить мешает на престол.
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
Так, родом он незнатен; мы знатнее.
Да, кажется.
Ведь Шуйский, Воротынский…
Легко сказать, природные князья.
Природные, и Рюриковой крови.
А слушай, князь, ведь мы б имели право
Наследовать Феодору.
Да, боле,
Чем Годунов.
Ведь в самом деле!
Что ж?
Когда Борис хитрить не перестанет,
Давай народ искусно волновать;
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно; пусть
Себе в цари любого изберут.
Немало нас, наследников Варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Уже давно лишились мы уделов,
Давно Царям подручниками служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.
(глядит в окно)
Он смел, вот всё — а мы… Но полно. Видишь,
Народ идет, рассыпавшись, назад —
Пойдем скорей, узнаем, решено ли.
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
Неумолим! Он от себя прогнал
Святителей, бояр и патриарха.
Они пред ним напрасно пали ниц;
Его страшит сияние престола.
О Боже мой, кто будет нами править?
О горе нам!
Да вот верховный дьяк
Выходит нам сказать решенье Думы.
Молчать! молчать! Дьяк думный говорит;
Ш-ш — слушайте!
(с Красного крыльца)
Собором положили
В последний раз отведать силу просьбы
Над скорбною правителя душой.
Заутра вновь святейший патриарх,
В Кремле отпев торжественно молебен,
Предшествуем хоругвями святыми,
С иконами Владимирской, Донской,
Воздвижется, а с ним синклит, бояре,
Да сонм дворян, да выборные люди
И весь народ московский православный,
Мы все пойдем молить царицу вновь,
Да сжалится над сирою Москвой
И на венец благословит Бориса.
Идите же вы с Богом по домам,
Молитеся, да взыдет к небесам
Усердная молитва православных.
КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!
Наследую могущим Иоаннам —
Наследую и ангелу-царю!..
О праведник, о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты,
Кого ты здесь столь дивно возвеличил,
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты.
От вас я жду содействия, бояре.
Служите мне, как вы ему служили,
Когда труды я ваши разделял,
Не избранный еще народной волей.
Не изменим присяге, нами данной.
Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России,
А там — сзывать весь наш народ на пир,
Всех, от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.
(останавливая Шуйского)
Ты угадал.
А что?
Да здесь, намедни,
Ты помнишь?
Нет, не помню ничего.
Когда народ ходил в Девичье поле,
Ты говорил —
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать,
А впрочем, я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот — народ приветствует царя —
Отсутствие мое заметить могут —
Иду за ним.
Лукавый царедворец!
НОЧЬ. КЕЛЬЯ В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ
(пишет перед лампадой)
Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил:
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный;
Засветит он, как я, свою лампаду
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
На старости я сызнова живу;
Минувшее проходит предо мною —
Давно ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся, как море-окиан?
Теперь оно безмолвно и спокойно:
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходит до меня,
А прочее погибло невозвратно!..
Но близок день, лампада догорает —
Еще одно, последнее сказанье.
(пробуждается)
Всё тот же сон! Возможно ль? В третий раз!
Проклятый сон!.. А всё перед лампадой
Старик сидит да пишет — и дремотой,
Знать, во всю ночь он не смыкал очей.
Как я люблю его спокойный вид,
Когда, душой в минувшем погруженный,
Он летопись свою ведет; и часто
Я угадать хотел, о чем он пишет:
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?
О бурном ли новогородском вече?
О славе ли отечества? Напрасно:
Ни на челе высоком, ни во взорах
Нельзя прочесть его сокрытых дум;
Всё тот же вид смиренный, величавый.
Так точно дьяк, в приказах поседелый,
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.
Проснулся, брат.
Благослови меня,
Честный отец.
Благослови Господь
Тебя и днесь и присно и вовеки.
Ты всё писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил:
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом;
И стыдно мне, и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?
Младая кровь играет;
Смиряй себя молитвой и постом,
И сны твои видений легких будут
Исполнены. Доныне — если я,
Невольною дремотой обессилен,
Не сотворю молитвы долгой к ночи —
Мой старый сон не тих и не безгрешен;
Мне чудятся то шумные пиры,
То ратный стан, то схватки боевые,
Безумные потехи юных лет!
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! А я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
Не сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе Всевышний. Верь ты мне:
Нас издали пленяют слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Я долго жил и многим насладился;
Но с той поры лишь ведаю блаженство,
Как в монастырь Господь меня привел.
Подумай, сын, ты о царях великих:
Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет
Противу их? Никто. А что же? Часто
Златой венец тяжел им становился,
Они его меняли на клобук.
Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь игумном богомольным.
Я видел здесь, вот в этой самой келье
(В ней жил тогда Кирилл многострадальный,
Муж праведный; тогда уж и меня
Сподобил Бог уразуметь ничтожность
Мирских сует), здесь видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней:
Задумчив, тих сидел меж нами Грозный;
Мы перед ним недвижимо стояли,
И тихо он беседу с нами вел.
Он говорил игумну и всей братье:
«Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья;
Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы все — обет примите мой духовный,
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе, страдающей и бурной.
А сын его Феодор? На престоле
Он воздыхал о мирном житии
Молчальника. Он царские чертоги
Преобратил в молитвенную келью;
Там тяжкие, державные печали
Святой души его не возмущали.
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нем во славе безмятежной
Утешилась — а в час его кончины
Свершилося неслыханное чудо:
К его одру, царю едино зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом,
И все кругом объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье,
Зане святый владыка пред царем
Во храмине тогда не находился.
Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем
И лик его как солнце просиял —
Уж не видать такого нам царя.
О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
Давно, честный отец,
Хотелось мне тебя спросить о смерти
Димитрия царевича; в то время
Ты, говорят, был в Угличе.
Ох, помню!
Привел меня Бог видеть злое дело,
Кровавый грех. Тогда я в дальний Углич
На некое был послан послушанье;
Пришел я в ночь. Наутро в час обедни
Вдруг слышу звон; ударили в набат;
Крик, шум. Бегут на двор царицы. Я
Спешу туда ж — а там уже весь город.
Гляжу: лежит зарезанный царевич;
Царица мать в беспамятстве над ним,
Кормилица в отчаяньи рыдает,
А тут народ, остервенясь, волочит
Безбожную предательницу-мамку…
Вдруг между них, свиреп, от злости бледен,
Является Иуда Битяговский.
«Вот, вот злодей!» — раздался общий вопль,
И вмиг его не стало. Тут народ
Вслед бросился бежавшим трем убийцам;
Укрывшихся злодеев захватили
И привели пред теплый труп младенца,
И чудо — вдруг мертвец затрепетал.
«Покайтеся!» — народ им загремел,
И в ужасе под топором злодеи
Покаялись — и назвали Бориса.
Каких был лет царевич убиенный?
Да лет семи; ему бы ныне было
(Тому прошло уж десять лет… нет, больше:
Двенадцать лет) — он был бы твой ровесник
И царствовал; но Бог судил иное.
Сей повестью плачевной заключу
Я летопись свою; с тех пор я мало
Вникал в дела мирские. Брат Григорий,
Ты грамотой свой разум просветил,
Тебе свой труд передаю. В часы,
Свободные от подвигов духовных,
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Всё то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны —
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду… Но звонят
К заутрене… благослови, Господь,
Своих рабов!.. подай костыль, Григорий.
Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца —
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет;
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда.
ПАЛАТЫ ПАТРИАРХА
И он убежал, отец игумен?
Убежал, святый владыка, вот уж тому третий день.
Пострел, окаянный! Да какого он роду?
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей; смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел к моей чудовской братии; а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен, читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от Господа Бога…
Уж эти мне грамотеи! Что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах он сосуд диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву. Этака ересь! буду царем на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен?
Ересь, святый владыка, сущая ересь.
ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ
Где государь?
В своей опочивальне.
Он заперся с каким-то колдуном.
Так, вот его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи.
Всё ворожит, что красная невеста.
Желал бы знать, о чем гадает он?
Вот он идет. Угодно ли спросить?
Как он угрюм!
(входит)
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно,
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной —
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых.
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше.
Бог насылал на землю нашу глад;
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы; я злато
Рассыпал им; я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил;
Я выстроил им новые жилища —
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви!
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком —
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства
Меня, меня, несчастного отца!..
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу,
Монахиню смиренную… всё я!
Ах, чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть —
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда беда: как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
Чем Бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Как не быть, отцы мои! Сейчас вынесу.
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так хотелось тебе добраться.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем: Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли, всё нам равно, было бы вино… да вот и оно!..
Складно сказано, отец Варлаам.
(входит)
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Спасибо, родная, Бог тебя благослови.
(Григорию)
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
Не хочу.
Вольному воля…
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку… Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю: ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.
Пей да про себя разумей, отец Варлаам!.. Видишь, и я порой складно говорить умею.
А что мне про себя разуметь?
Оставь его, отец Варлаам.
Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда — да еще и спесивится.
(хозяйке)
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.
А далече ли до Луёвых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
(про себя)
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам....
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А Господь его ведает, вор ли, разбойник, только здесь и добрым людям ныне прохода нет. А что из того будет? Ничего, ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас, бедных.
Что там еще? Ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый, рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего, — чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им…
Здорово, хозяйка!
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
(другому)
Ба! да здесь попойка идет; будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Мы Божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.
(Григорию)
А ты?
Наш товарищ…
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа; отселе иду восвояси.
Так ты раздумал…
(тихо)
Молчи.
Хозяйка, выставь-ка еще вина — а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
(тихо)
Парень-то, кажется, гол; с него взять нечего; зато старцы…
Молчи, сейчас до них доберемся. — Что, отцы мои, каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! Ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. — Ох, плохо, знать пришли наши последние времена…
(плачет)
Господь помилуй и спаси!
Алеха! при тебе ли царский указ?
При мне.
Подай-ка сюда.
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это?
Не слыхал.
Не слыхал? Ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это?
Не знаю.
(Варлааму)
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
(Мисаилу)
А ты?
Не умудрил Господь.
Так вот тебе царский указ.
На что мне его?
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник — ты.
Я? Помилуй! что ты?
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
(выступает вперед)
Я грамотный.
Вот на… А у кого же ты научился?
У нашего пономаря.
(дает ему указ)
Читай же вслух.
(читает)
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе Литовской…»
(Мисаилу)
Как же не ты?
«И царь повелел изловить его…»
И повесить!
Тут не сказано «повесить».
Врешь! не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.
«И повесить. А лет ему, вору Гришке, от роду… (смотря на Варлаама) за 50, а росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое».
Ребята! здесь Гришка! Держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал!
(вырывая бумагу)
Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? как! 50 лет, борода седая, брюхо толстое! Нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам.) «А лет е-му от ро-ду… 20». — Что, брат, где тут 50? Видишь, 20?
Да, помнится, 20; так и нам было сказано.
(Григорию)
Да ты, брат, видно, забавник.
(продолжает)
«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
Держи! держи!
МОСКВА. ДОМ ШУЙСКОГО
Вина еще.
Ну, гости дорогие,
Последний ковш! Читай молитву, мальчик.
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов молению внемли:
Помолимся о нашем государе,
Об избранном Тобой благочестивом
Всех христиан царе самодержавном.
Храни его в палатах, в поле ратном,
И на путях, и на одре ночлега.
Подай ему победу на враги,
Да славится он от моря до моря.
Да здравием цветет его семья,
Да осенят ее драгие ветви
Весь мир земной — а к нам, своим рабам,
Да будет он, как прежде, благодатен,
И милостив, и долготерпелив,
Да мудрости его неистощимой
Проистекут источники на нас;
И, царскую на то воздвигнув чашу,
Мы молимся Тебе, Царю небес.
(пьет)
Да здравствует великий государь!
Простите же вы, гости дорогие;
Благодарю, что вы моей хлеб-солью
Не презрели. Простите, добрый сон.
Насилу убрались; ну, князь Василий Иванович, я уж думал, что нам не удастся и переговорить.
(слугам)
Вы что рот разинули? Всё бы вам господ подслушивать. Сбирайте со стола да ступайте вон. — Что такое, Афанасий Михайлович?
Чудеса да и только.
Племянник мой, Гаврила Пушкин, мне
Из Кракова гонца прислал сегодня.
Ну.
Странную племянник пишет новость.
Сын Грозного… постой.
Державный отрок,
По манию Бориса убиенный…
Да это уж не ново.
Погоди:
Димитрий жив.
Вот на! какая весть!
Царевич жив! Ну подлинно чудесно.
И только-то?
Послушай до конца:
Кто б ни был он, спасенный ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился.
Не может быть.
Его сам Пушкин видел,
Как приезжал впервой он во дворец
И сквозь ряды литовских панов прямо
Шел в тайную палату короля.
Кто ж он такой? откуда он?
Не знают,
Известно то, что он слугою был
У Вишневецкого, что на одре болезни
Открылся он духовному отцу,
Что гордый пан, сию проведав тайну,
Ходил за ним, поднял его с одра
И с ним потом уехал к Сигизмунду.
Что ж говорят об этом удальце?
Да слышно, он умен, приветлив, ловок,
По нраву всем. Московских беглецов
Обворожил. Латинские попы
С ним заодно. Король его ласкает —
И, говорят, помогу обещал.
Всё это, брат, такая кутерьма,
Что голова кругом пойдет невольно.
Сомненья нет, что это самозванец,
Но, признаюсь, опасность не мала.
Весть важная! и если до народа
Она дойдет, то быть грозе великой!
Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему: он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнаньи.
Дай срок: тебе такая ж будет участь.
Легко ль, скажи! Мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами:
Всё языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.
Зависим мы от первого холопа,
Которого захочем наказать.
Вот — Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих.
Не смей согнать ленивца! Рад не рад,
Корми его. Не смей переманить
Работника! Не то, в Приказ холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? А легче ли народу?
Спроси его. Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.
Прав ты, Пушкин.
Но знаешь ли? Об этом обо всем
Мы помолчим до времени.
Вестимо,
Знай про себя. Ты человек разумный;
Всегда с тобой беседовать я рад,
И если что меня подчас тревожит,
Не вытерплю, чтоб не сказать тебе;
К тому ж твой мед да бархатное пиво
Сегодня так язык мне развязали…
Прощай же, князь.
Прощай, брат, до свиданья.
ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ
(целует портрет)
Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте, а темной могилке на чужой сторонке; никогда не утешусь, вечно по тебе буду плакать.
И, царевна! девица плачет, что роса падет: взойдет солнце, росу высушит. Будет у тебя другой жених, и прекрасный, и приветливый. Полюбишь его, дитя наше ненаглядное, забудешь Ивана-королевича.
Нет, мамушка, я и мертвому буду ему верна.
Что, Ксения? что, милая моя?
В невестах уж печальная вдовица!
Всё плачешь ты о мертвом женихе.
Дитя мое! судьба мне не судила
Виновником быть вашего блаженства.
Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить;
Безвинная! зачем же ты страдаешь?
А ты, мой сын, чем занят? Это что?
Чертеж земли Московской; наше царство
Из края в край. Вот видишь: тут Москва,
Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море,
Вот пермские дремучие леса,
А вот Сибирь.
А это что такое
Узором здесь виется?
Это Волга.
Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Всё царство вдруг: границы, грады, реки.
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни —
Когда-нибудь, и скоро, может быть,
Все области, которые ты ныне
Изобразил так хитро на бумаге,
Все под руку достанутся твою, —
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать.
Вот Годунов идет ко мне с докладом.
(Ксении.)
Душа моя, поди в свою светлицу;
Прости, мой друг; утешь тебя Господь.
Что скажешь мне, Семен Никитич?
Нынче
Ко мне, чем свет, дворецкий князь-Василья
И Пушкина слуга пришли с доносом.
Ну.
Пушкина слуга донес сперва,
Что поутру вчера к ним в дом приехал
Из Кракова гонец — и через час
Без грамоты отослан был обратно.
Гонца схватить.
Уж послано в догоню.
О Шуйском что?
Вечор он угощал
Своих друзей, обоих Милославских,
Бутурлиных, Михайла Салтыкова
Да Пушкина — да несколько других;
А разошлись уж поздно. Только Пушкин
Наедине с хозяином остался
И долго с ним беседовал еще.
Сейчас послать за Шуйским.
Государь!
Он здесь уже.
Позвать его сюда.
Сношения с Литвою! это что?..
Противен мне род Пушкиных мятежный,
А Шуйскому не должно доверять.
Уклончивый, но смелый и лукавый…
Мне нужно, князь, с тобою говорить.
Но, кажется, ты сам пришел за делом,
И выслушать хочу тебя сперва.
Так, государь: мой долг тебе поведать
Весть важную.
Я слушаю тебя.
(тихо, указывая на Феодора)
Но, государь…
Царевич может знать,
Что ведает князь Шуйский. Говори.
Царь, из Литвы пришла нам весть…
Не та ли,
Что Пушкину привез вечор гонец?
Всё знает он!.. Я думал, государь,
Что ты еще не ведаешь сей тайны.
Нет нужды, князь: хочу сообразить
Известия; иначе не узнаем
Мы истины.
Я знаю только то,
Что в Кракове явился самозванец
И что король и паны за него.
Что ж говорят? Кто этот самозванец?
Не ведаю.
Но… чем опасен он?
Конечно, царь: сильна твоя держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил сердца своих рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага;
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.
Димитрия!.. как? этого младенца?
Димитрия!.. Царевич, удались.
Он покраснел: быть буре!..
Государь,
Дозволишь ли…
Нельзя, мой сын, поди.
Димитрия!..
Он ничего не знал.
Послушай, князь: взять меры сей же час;
Чтоб от Литвы Россия оградилась
Заставами; чтоб ни одна душа
Не перешла за эту грань; чтоб заяц
Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон
Не прилетел из Кракова. Ступай.
Иду.
Постой. Не правда ль, эта весть
Затейлива? Слыхал ли ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей, царей законных,
Назначенных, избранных всенародно,
Увенчанных великим патриархом?
Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?
Я, государь?..
Послушай, князь Василий:
Как я узнал, что отрока сего…
Что отрок сей лишился как-то жизни,
Ты послан был на следствие; теперь
Тебя крестом и Богом заклинаю,
По совести мне правду объяви:
Узнал ли ты убитого младенца
И не было ль подмена? Отвечай.
Клянусь тебе…
Нет, Шуйский, не клянись,
Но отвечай: то был царевич?
Он.
Подумай, князь. Я милость обещаю,
Прошедшей лжи опалою напрасной
Не накажу. Но если ты теперь
Со мной хитришь, то головою сына
Клянусь — тебя постигнет злая казнь,
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.
Не казнь страшна; страшна твоя немилость;
Перед тобой дерзну ли я лукавить?
И мог ли я так слепо обмануться,
Что не узнал Димитрия? Три дня
Я труп его в соборе посещал,
Всем Угличем туда сопровожденный.
Вокруг его тринадцать тел лежало,
Растерзанных народом, и по ним
Уж тление приметно проступало,
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.
Нет, государь, сомненья нет: Димитрий
Во гробе спит.
(спокойно)
Довольно, удались.
Ух, тяжело!.. дай дух переведу —
Я чувствовал: вся кровь моя в лицо
Мне кинулась и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Всё снилося убитое дитя!
Да, да — вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя, тень —
Ужели тень сорвет с меня порфиру
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй — и нет его.
Так решено: не окажу я страха —
Но презирать не должно ничего…
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
КРАКОВ. ДОМ ВИШНЕВЕЦКОГО
Нет, мой отец, не будет затрудненья;
Я знаю дух народа моего;
В нем набожность не знает исступленья;
Ему священ пример царя его.
Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
Ручаюсь я, что прежде двух годов
Весь мой народ и вся Восточна Церковь
Признают власть наместника Петра.
Вспомоществуй тебе святый Игнатий,
Когда придут иные времена.
А между тем небесной благодати
Таи в душе, царевич, семена;
Притворствовать пред оглашенным светом
Нам иногда духовный долг велит;
Твои слова, деянья судят люди,
Намеренья единый видит Бог.
Amen. Кто там?
Сказать: мы принимаем.
Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь в Самборе на три дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной,
И славится хозяйкой молодой.
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и Русь, вы, братские знамена
Поднявшие на общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный бой дружины ваши грозны.
Но между вас я вижу новы лица.
Они пришли у милости твоей
Просить меча и службы.
Рад вам, дети.
Ко мне, друзья. Но кто, скажи мне, Пушкин,
Красавец сей?
Князь Курбский.
Имя громко!
Ты родственник казанскому герою?
Я сын его.
Он жив еще?
Нет, умер.
Великий ум! муж битвы и совета!
Но с той поры, когда являлся он,
Своих обид ожесточенный мститель,
С литовцами под ветхий город Ольгин,
Молва об нем умолкла.
Мой отец
В Волынии провел остаток жизни,
В поместиях, дарованных ему
Баторием. Уединен и тих,
В науках он искал себе отрады;
Но мирный труд его не утешал:
Он юности своей отчизну помнил
И до конца по ней он тосковал.
Несчастный вождь! как ярко просиял
Восход его шумящей, бурной жизни.
Я радуюсь, великородный витязь,
Что кровь его с отечеством мирится;
Вины отцов не должно вспоминать;
Мир гробу их! Приближься, Курбский… Руку!
Не странно ли? сын Курбского ведет
На трон, кого? да — сына Иоанна!..
Всё за меня: и люди и судьба.
Ты кто такой?
Собаньский, шляхтич вольный.
Хвала и честь тебе, свободы чадо!
Вперед ему треть жалованья выдать.
Но эти кто? Я узнаю на них
Земли родной одежду. Это наши.
(бьет челом)
Так, государь, отец наш. Мы твои
Усердные, гонимые холопья.
Мы из Москвы, опальные, бежали
К тебе, наш царь, — и за тебя готовы
Главами лечь, да будут наши трупы
На царский трон ступенями тебе.
Мужайтеся, безвинные страдальцы, —
Лишь дайте мне добраться до Москвы,
А там Борис расплатится во всем.
Ты кто?
Казак; к тебе я с Дона послан
От вольных войск, от храбрых атаманов,
От казаков верховых и низовых
Узреть твои царевы ясны очи
И кланяться тебе их головами.
Я знал донцов; не сомневался видеть
В своих рядах казачьи бунчуки.
Благодарим Донское наше войско.
Мы ведаем, что ныне казаки
Неправедно притеснены, гонимы;
Но если Бог поможет нам вступить
На трон отцов, то мы по старине
Пожалуем наш верный вольный Дон.
(приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу)
Великий принц, светлейший королевич!
Что хочешь ты?
(подает ему бумагу)
Примите благосклонно
Сей бедный плод усердного труда.
Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры;
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской музы голос
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Его ж они прославили заране!
Приближься, друг. В мое воспоминанье
Прими сей дар.
Когда со мной свершится
Судьбы завет, когда корону предков
Надену я, надеюсь вновь услышать
Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн.
Musa gloriam coronat, gloriaque musam.[1]
Итак, друзья, до завтра, до свиданья.
В поход, в поход! Да здравствует Димитрий,
Да здравствует великий князь Московский!
ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САМБОРЕ
Он говорит с одной моей Мариной,
Мариною одною занят он…
А дело-то на свадьбу страх похоже.
Ну — думал ты, признайся, Вишневецкий,
Что дочь моя царицей будет? а?
Да, чудеса… и думал ли ты, Мнишек,
Что мой слуга взойдет на трон московский?
А какова, скажи, моя Марина?
Я только ей промолвил: ну, смотри!
Не упускай Димитрия!.. и вот
Всё кончено, уж он в ее сетях.
(тихо Димитрию)
Да, ввечеру, в одиннадцать часов,
В аллее лип, я завтра у фонтана.
Что в ней нашел Димитрий?
Как! она
Красавица.
Да, мраморная нимфа:
Глаза, уста без жизни, без улыбки…
Он не красив, но вид его приятен,
И царская порода в нем видна.
Когда ж поход?
Когда велит царевич,
Готовы мы; но, видно, панна Мнишек
С Димитрием задержит нас в плену.
Приятный плен.
Конечно, если вы…
Мы, старики, уж нынче не танцуем,
Музыки гром не призывает нас,
Прелестных рук не жмем и не целуем,
Ох, не забыл старинных я проказ!
Теперь не то, не то, что прежде было!
И молодежь, ей-ей, не так смела,
И красота не так уж весела,
Признайся, друг: всё как-то приуныло.
Оставим их; пойдем, товарищ мой,
Венгерского, обросшую травой,
Велим отрыть бутылку вековую
Да в уголку потянем-ка вдвоем
Душистый ток, струю, как жир, густую,
А между тем посудим кой о чем.
Пойдем же, брат.
И дело, друг, пойдем.
НОЧЬ. САД. ФОНТАН
(входит)
Вот и фонтан; она сюда придет.
Я, кажется, рожден не боязливым;
Перед собой вблизи видал я смерть;
Пред смертию душа не содрогалась.
Мне вечная неволя угрожала,
За мной гнались — я духом не смутился
И дерзостью неволи избежал.
Но что ж теперь теснит мое дыханье?
Что значит сей неодолимый трепет?
Иль это дрожь желаний напряженных?
Нет, это страх. День целый ожидал
Я тайного свидания с Мариной,
Обдумывал всё то, что ей скажу,
Как обольщу ее надменный ум,
Как назову московскою царицей, —
Но час настал — и ничего не помню;
Не нахожу затверженных речей;
Любовь мутит мое воображенье…
Но что-то вдруг мелькнуло… шорох… тише…
Нет, это свет обманчивой луны,
И прошумел здесь ветерок.
(входит)
Царевич!
Она!.. Вся кровь во мне остановилась.
Димитрий! Вы?
Волшебный, сладкий голос!
Ты ль наконец? Тебя ли вижу я,
Одну со мной, под сенью тихой ночи?
Как медленно катился скучный день!
Как медленно заря вечерня гасла!
Как долго ждал во мраке я ночном!
Часы бегут, и дорого мне время —
Я здесь тебе назначила свиданье
Не для того, чтоб слушать нежны речи
Любовника. Слова не нужны. Верю,
Что любишь ты; но слушай: я решилась
С твоей судьбой, и бурной и неверной,
Соединить судьбу мою; то вправе
Я требовать, Димитрий, одного:
Я требую, чтоб ты души своей
Мне тайные открыл теперь надежды,
Намеренья и даже опасенья;
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь — не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя,
Но как тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.
О, дай забыть хоть на единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Забудь сама, что видишь пред собой
Царевича. Марина! зри во мне
Любовника, избранного тобою,
Счастливого твоим единым взором.
О, выслушай моления любви!
Дай высказать всё то, чем сердце полно!
Не время, князь: ты медлишь, и меж тем
Приверженность твоих клевретов стынет;
Час от часу опасность и труды
Становятся опасней и труднее;
Уж носятся сомнительные слухи,
Уж новизна сменяет новизну;
А Годунов свои приемлет меры…
Что Годунов? во власти ли Бориса
Твоя любовь, одно мое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную власть.
Твоя любовь… что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и русская держава?
В глухой степи, в землянке бедной — ты,
Ты заменишь мне царскую корону;
Твоя любовь…
Стыдись! не забывай
Высокого, святого назначенья:
Тебе твой сан дороже должен быть
Всех радостей, всех обольщений жизни.
Его ни с чем не можешь ты равнять.
Не юноше кипящему, безумно
Плененному моею красотой,
Знай: отдаю торжественно я руку
Наследнику московского престола,
Царевичу, спасенному судьбой.
Не мучь меня, прелестная Марина,
Не говори, что сан, а не меня
Избрала ты. Марина! ты не знаешь,
Как больно тем ты сердце мне язвишь —
Как! ежели… о страшное сомненье!
Скажи: когда б не царское рожденье
Назначила слепая мне судьба,
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок,
Тогда б… тогда б любила ль ты меня?
Димитрий ты и быть иным не можешь;
Другого мне любить нельзя.
Нет! полно:
Я не хочу делиться с мертвецом
Любовницей, ему принадлежащей;
Нет, полно мне притворствовать! скажу
Всю истину; так знай же: твой Димитрий
Давно погиб, зарыт — и не воскреснет;
А хочешь ли ты знать, кто я таков?
Изволь, скажу: я бедный черноризец;
Монашеской неволею скучая,
Под клобуком свой замысел отважный
Обдумал я, готовил миру чудо —
И наконец из келии бежал
К украинцам, в их буйные курени;
Владеть конем и саблей научился;
Явился к вам, Димитрием назвался
И поляков безмозглых обманул.
Что скажешь ты, надменная Марина?
Довольна ль ты признанием моим?
Что ж ты молчишь?
О стыд! о горе мне!
(тихо)
Куда завлек меня порыв досады!
С таким трудом устроенное счастье
Я, может быть, навеки погубил.
Что сделал я, безумец?
Вижу, вижу:
Стыдишься ты не княжеской любви;
Так вымолви ж мне роковое слово;
В твоих руках теперь моя судьба,
Реши: я жду.
Встань, бедный самозванец.
Не мнишь ли ты коленопреклоненьем,
Как девочки доверчивой и слабой
Тщеславное мне сердце умилить?
Ошибся, друг: у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала
Не для того, чтоб беглого монаха…
(встает)
Не презирай младого самозванца;
В нем доблести таятся, может быть,
Достойные московского престола,
Достойные руки твоей бесценной…
Достойные позорной петли, дерзкий!
Виновен я; гордыней обуянный,
Обманывал я Бога и царей,
Я миру лгал; но не тебе, Марина,
Меня казнить; я прав перед тобою.
Нет, я не мог обманывать тебя.
Ты мне была единственной святыней,
Пред ней же я притворствовать не смел;
Любовь, любовь ревнивая, слепая,
Одна любовь принудила меня
Всё высказать.
Чем хвалится, безумец!
Кто требовал признанья твоего?
Уж если ты, бродяга безымянный,
Мог ослепить чудесно два народа,
Так должен уж по крайней мере ты
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной.
Могу ль, скажи, предаться я тебе,
Могу ль, забыв свой род и стыд девичий,
Соединить судьбу мою с твоею,
Когда ты сам с такою простотой,
Так ветрено позор свой обличаешь?
Он из любви со мною проболтался!
Дивлюся: как перед моим отцом
Из дружбы ты доселе не открылся,
От радости пред нашим королем
Или еще пред паном Вишневецким
Из верного усердия слуги.
Клянусь тебе, что сердца моего
Ты вымучить одна могла признанье.
Клянусь тебе, что никогда, нигде,
Ни в пиршестве, за чашею безумства,
Ни в дружеском заветном разговоре,
Ни под ножом, ни в муках истязаний
Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.
Клянешься ты! итак, должна я верить.
О, верю я! Но чем, нельзя ль узнать,
Клянешься ты? Не именем ли Бога,
Как набожный приемыш езуитов?
Иль честию, как витязь благородный,
Иль, может быть, единым царским словом,
Как царский сын? не так ли? Говори.
(гордо)
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться.
Прощай навек: игра войны кровавой,
Судьбы моей обширные заботы
Тоску любви, надеюсь, заглушат.
О, как тебя я стану ненавидеть,
Когда пройдет постыдной страсти жар.
Теперь иду — погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как воин в битве честной
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь ты подругою моей,
Моей судьбы не разделишь со мною;
Но, может быть, ты будешь сожалеть
Об участи, отвергнутой тобою.
А если я твой дерзостный обман
Заранее пред всеми обнаружу?
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я иль нет — что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно; и тебя,
Мятежница, поверь, молчать заставят.
Прощай.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле,
Веди полки скорее на Москву;
Очисти Кремль, садись на трон московский —
Тогда за мной шли брачного посла;
Но, слышит Бог, пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Нет — легче мне сражаться с Годуновым
Или хитрить с придворным езуитом,
Чем с женщиной. Черт с ними; мочи нет:
И путает, и вьется, и ползет,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.
Змея! змея!.. Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но решено: заутра двину рать.
ГРАНИЦА ЛИТОВСКАЯ
(прискакав первый)
Вот, вот она, вот русская граница!
Святая Русь! Отечество! я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд, пью жадно воздух новый:
Он мне родной! теперь твоя душа,
О мой отец, утешится и в гробе
Опальные возрадуются кости!
Блеснул опять наследственный наш меч,
Сей славный меч — гроза Казани темной,
Сей добрый меч — слуга царей московских!
В своем пиру теперь он загуляет,
За своего надёжу-государя!..
(едет тихо с поникшей головой)
Как счастлив он! как чистая душа
В нем радостью и славой разыгралась!
О витязь мой, завидую тебе!
Сын Курбского, воспитанный в изгнаньи,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив,
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься, законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.
Ужель и ты не веселишься духом?
Вот наша Русь: она твоя, царевич.
Там ждут тебя сердца твоих людей,
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава.
Кровь русская, о Курбский, потечет!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев; я Литву
Позвал на Русь; я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!
Но пусть мой грех падет не на меня,
А на тебя, Борис-цареубийца!
Вперед!
Вперед! и горе Годунову!
ЦАРСКАЯ ДУМА
Возможно ли? расстрига, беглый инок
На нас ведет злодейские дружины,
Дерзает нам писать угрозы! Полно,
Пора смирить безумца! Поезжайте,
Ты, Трубецкой, и ты, Басманов; помощь
Нужна моим усердным воеводам.
Бунтовщиком Чернигов осажден.
Спасайте град и граждан.
Государь,
Трех месяцев отныне не пройдет,
И замолчит и слух о самозванце;
Его в Москву мы привезем, как зверя
Заморского, в железной клетке. Богом
Тебе клянусь.
Мне свейский государь
Через послов союз свой предложил;
Но не нужна нам чуждая помога;
Своих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменников и ляха.
Я отказал.
Щелкалов! разослать
Во все концы указы к воеводам,
Чтоб на коня садились и людей
По старине на службу высылали;
В монастырях подобно отобрать
Служителей причетных. В прежни годы,
Когда бедой отечеству грозило,
Отшельники на битву сами шли;
Но не хотим тревожить ныне их;
Пусть молятся за нас они: таков
Указ царя и приговор боярский.
Теперь вопрос мы важный разрешим:
Вы знаете, что наглый самозванец
Коварные промчал повсюду слухи;
Повсюду им разосланные письма
Посеяли тревогу и сомненье;
На площадях мятежный бродит шепот,
Умы кипят… их нужно остудить;
Предупредить желал бы казни я,
Но чем и как? Решим теперь. Ты первый,
Святый отец, свою поведай мысль.
Благословен Всевышний, поселивший
Дух милости и кроткого терпенья
В душе твоей, великий государь;
Ты грешному погибели не хочешь,
Ты тихо ждешь, да про́йдет заблужденье;
Оно пройдет, и солнце правды вечной
Всех озарит.
Твой верный богомолец,
В делах мирских не мудрый судия,
Дерзает днесь подать тебе свой голос:
Бесовский сын, расстрига окаянный,
Прослыть умел Димитрием в народе;
Он именем царевича, как ризой
Украденной, бесстыдно облачился;
Но стоит лишь ее раздрать — и сам
Он наготой своею посрамится.
Сам Бог на то нам средство посылает;
Знай, государь, тому прошло шесть лет,
В тот самый год, когда тебя Господь
Благословил на царскую державу, —
В вечерний час ко мне пришел однажды
Простой пастух, уже маститый старец,
И чудную поведал он мне тайну.
«В младых летах, — сказал он, — я ослеп
И с той поры не знал ни дня, ни ночи
До старости; напрасно я лечился
И зелием, и тайным нашептаньем;
Напрасно я ходил на поклоненье
В обители к великим чудотворцам;
Напрасно я из кладязей святых
Кропил водой целебной темны очи —
Не посылал Господь мне исцеленья.
Вот наконец утратил я надежду
И к тьме своей привык, и даже сны
Мне виданных вещей уж не являли,
А снилися мне только звуки. Раз,
В глубоком сне, я слышу, детский голос
Мне говорит: „Встань, дедушка, поди
Ты в Углич-град, в собор Преображенья;
Там помолись ты над моей могилкой,
Бог милостив — и я тебя прощу“.
— „Но кто же ты?“ — спросил я детский голос.
„Царевич я Димитрий. Царь небесный
Приял меня в лик ангелов своих,
И я теперь великий чудотворец.
Иди, старик“. — Проснулся я и думал:
Что ж? может быть, и в самом деле Бог
Мне позднее дарует исцеленье.
Пойду — и в путь отправился далекий.
Вот Углича достиг я, прихожу
В святый собор и слушаю обедню
И, разгорясь душой усердной, плачу
Так сладостно, как будто слепота
Из глаз моих слезами вытекала.
Когда народ стал выходить, я внуку
Сказал: „Иван, веди меня на гроб
Царевича Димитрия“. И мальчик
Повел меня — и только перед гробом
Я тихую молитву сотворил,
Глаза мои прозрели: я увидел
И Божий свет, и внука, и могилку».
Вот, государь, что мне поведал старец.
Я посылал тогда нарочно в Углич,
И сведано, что многие страдальцы
Спасение подобно обретали
У гробовой царевича доски.
Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском; народ увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко прах.
Святый отец, кто ведает пути
Всевышнего? Не мне его судить.
Нетленный сон и силу чудотворства
Он может дать младенческим останкам,
Но надлежит народную молву
Исследовать прилежно и бесстрастно;
А в бурные ль смятений времена
Нам помышлять о столь великом деле?
Не скажут ли, что мы святыню дерзко
В делах мирских орудием творим?
Народ и так колеблется безумно,
И так уж есть довольно шумных толков:
Умы людей не время волновать
Нежданною, столь важной новизною.
Сам вижу я: необходимо слух,
Рассеянный расстригой, уничтожить;
Но есть на то иные средства — проще.
Так, государь, когда изволишь ты,
Я сам явлюсь на площади народной,
Уговорю, усовещу безумство
И злой обман бродяги обнаружу.
Да будет так! Владыко патриарх,
Прошу тебя пожаловать в палату:
Сегодня мне нужна твоя беседа.
(тихо другому)
Заметил ты, как государь бледнел
И крупный пот с лица его закапал?
Я — признаюсь — не смел поднять очей,
Не смел вздохнуть, не только шевельнуться.
А выручил князь Шуйский. Молодец!
РАВНИНА БЛИЗ НОВГОРОДА-СЕВЕРСКОГО
(бегут в беспорядке)
Беда, беда! Царевич! Ляхи! Вот они! вот они!
Куда, куда? Allons… [2] пошоль назад!
Сам пошоль, коли есть охота, проклятый басурман.
Quoi? quoi? [3]
Ква! ква! тебе любо, лягушка заморская, квакать на русского царевича; а мы ведь православные.
Qu’est-ce à dire pravoslavni?.. Sacrés gueux, maudites canailles! Mordieu, mein Herr, j’enrage: on dirait que ça n’a pas des bras pour frapper, ça n’a que des jambes pour fuir. [4]
Es ist Schande. [5]
Ventre-saint-gris! Je ne bouge plus d’un pas; puisque le vin est tiré, il faut le boire. Qu’en dites-vous, mein herr? [6]
Sie haben Recht. [7]
Diable, il y fait chaud! Ce diable de Samozvanetz, comme il s’appelle, est un brave à trois poils.[8]
Ja.[9]
Hé! voyez donc, voyez donc! L’action s’engage sur les derrières de l’ennemi. Ce doit être le brave Basmanoff, qui aurait fait une sortie. [10]
Ich glaube das. [11]
На, ha! voici nos Allemands. Messieurs! Mein Herr, dites-leur donc de se rallier et, sacrebleu, chargeons! [12]
Sehr gut. Halt! [13]
Marsch! [14]
(идут)
Hilf Gott! [15]
Победа! победа! Слава царю Димитрию.
(верхом)
Ударить отбой! Мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!
ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД СОБОРОМ В МОСКВЕ
Скоро ли царь выйдет из собора?
Обедня кончилась; теперь идет молебствие.
Что? уж проклинали того?
Я стоял на паперти и слышал, как дьякон завопил: «Гришка Отрепьев — анафема!»
Пускай себе проклинают; царевичу дела нет до Отрепьева.
А царевичу поют теперь вечную память.
Вечную память живому! Вот ужо им будет, безбожникам.
Чу! шум. Не царь ли?
Нет, это юродивый.
Железный колпак! железный колпак!.. тр р р р…
Отвяжитесь от него, бесенята. Помолись, блаженный, за меня, грешную.
Дай, дай, дай копеечку.
Вот тебе копеечка; помяни же меня.
(садится на землю и поет)
Месяц едет,
Котенок плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
Здравствуй, юродивый; что же ты шапки не снимаешь? (Щелкает его по железной шапке.) Эк она звонит!
А у меня копеечка есть.
Неправда, ну, покажи.
(плачет)
Взяли мою копеечку; обижают юродивого.
Царь, царь идет.
Борис, Борис! мальчишки обижают юродивого.
Подать ему милостыню. О чем он плачет?
Мальчишки меня обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича.
Поди прочь, дурак! схватите дурака!
Оставьте его. Молись за меня, юродивый.
(ему вслед)
Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит.
СЕВСК
Где пленный?
Здесь.
Позвать его ко мне.
Кто ты?
Рожнов, московский дворянин.
Давно ли ты на службе?
С месяц будет.
Не совестно, Рожнов, что на меня
Ты поднял меч?
Как быть, не наша воля.
Сражался ты под Северским?
Я прибыл
Недели две по битве из Москвы.
Что Годунов?
Он очень был встревожен
Потерею сражения и раной
Мстиславского, и Шуйского послал
Начальствовать над войском.
А зачем
Он отозвал Басманова в Москву?
Царь наградил его заслуги честью
И золотом. Басманов в Царской думе
Теперь сидит.
Он в войске был нужнее.
Ну что в Москве?
Всё, слава Богу, тихо.
Что? ждут меня?
Бог знает; о тебе
Там говорить не слишком нынче смеют.
Кому язык отрежут, а кому
И голову. Такая, право, притча,
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся, — глядь — лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порою
Доносчиков допрашивает сам.
Как раз беда; так лучше уж молчать.
Завидна жизнь Борисовых людей!
Ну, войско что?
Что с ним? одето, сыто,
Довольно всем.
Да много ли его?
Бог ведает.
А будет тысяч тридцать?
Да наберешь и тысяч пятьдесят.
Ну! обо мне как судят в вашем стане?
А говорят о милости твоей,
Что ты, дескать (будь не во гнев), и вор,
А молодец.
(смеясь)
Так это я на деле
Им докажу; друзья, не станем ждать
Мы Шуйского; я поздравляю вас:
Назавтра бой.
Да здравствует Димитрий!
Назавтра бой! их тысяч пятьдесят,
А нас всего едва ль пятнадцать тысяч, —
С ума сошел.
Пустое, друг: поляк
Один пятьсот москалей вызвать может.
Да, вызовешь! а как дойдет до драки,
Так убежишь от одного, хвастун.
Когда б ты был при сабле, дерзкий пленник,
То я тебя
вот этим бы смирил.
Наш брат русак без сабли обойдется:
Не хочешь ли вот этого,
безмозглый!
ЛЕС
Мой бедный конь! как бодро поскакал
Сегодня он в последнее сраженье
И, раненый, как быстро нес меня.
Мой бедный конь.
(про себя)
Ну, вот о чем жалеет,
Об лошади! когда всё наше войско
Побито в прах!
Послушай, может быть,
От раны он лишь только заморился
И отдохнет.
Куда! он издыхает.
(идет к своему коню)
Мой бедный конь!.. Что делать? снять узду
Да отстегнуть подпругу. Пусть на воле
Издохнет он.
Здорово, господа!
Что ж Курбского не вижу между вами?
Я видел, как сегодня в гущу боя
Он врезался; тьмы сабель молодца,
Что зыбкие колосья, облепили;
Но меч его всех выше подымался,
А грозный клик все клики заглушал.
Где ж витязь мой?
Он лег на поле смерти.
Честь храброму, и мир его душе!
Как мало нас от битвы уцелело!
Изменники, злодеи запорожцы,
Проклятые! вы, вы сгубили нас.
Не выдержать и трех минут отпора!
Я их ужо! десятого повешу,
Разбойники!
Кто там ни виноват,
Но все-таки мы начисто разбиты,
Истреблены.
А дело было наше,
Я было смял передовую рать —
Да немцы нас порядком отразили;
А молодцы! ей-Богу, молодцы!
Люблю за то; из них уж непременно
Составлю я почетную дружину.
А где-то нам сегодня ночевать?
Да здесь, в лесу. Чем это не ночлег?
Чем свет, мы в путь; к обеду будем в Рыльске.
Спокойна ночь.
Приятный сон, царевич!
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя;
Хранит его конечно Провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.
МОСКВА. ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ
Он побежден, какая польза в том?
Мы тщетною победой увенчались.
Он вновь собрал рассеянное войско
И нам со стен Путивля угрожает.
Что делают меж тем герои наши?
Стоят у Кром, где кучка казаков
Смеются им из-под гнилой ограды.
Вот слава! Нет, я ими недоволен;
Пошлю тебя начальствовать над ними;
Не род, а ум поставлю в воеводы;
Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.
Ах, государь, стократ благословен
Тот будет день, когда разрядны книги
С раздорами, с гордыней родословной
Пожрет огонь!
День этот недалек;
Лишь дай сперва смятение народа
Мне усмирить.
Что на него смотреть;
Всегда народ к смятенью тайно склонен:
Так борзый конь грызет свои бразды;
На власть отца так отрок негодует;
Но что ж? конем спокойно всадник правит,
И отроком отец повелевает.
Конь иногда сбивает седока,
Сын у отца не вечно в полной воле;
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец,
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро — не скажет он спасибо,
Грабь и казни — тебе не будет хуже.
Что?
Привели гостей иноплеменных.
Иду принять; Басманов, погоди,
Останься здесь: с тобой еще мне нужно
Поговорить.
Высокий дух державный.
Дай Бог ему с Отрепьевым проклятым
Управиться, и много, много он
Еще добра в России сотворит.
Мысль важная в уме его родилась.
Не надобно ей дать остыть. Какое
Мне поприще откроется, когда
Он сломит рог боярству родовому.
Соперников во брани я не знаю;
У царского престола стану первый…
И может быть… Но что за чудный шум?
За лекарем!
Скорее к патриарху.
Царевича, царевича зовет!
Духовника!
Что сделалось такое?
Царь занемог.
Царь умирает.
Боже!
На троне он сидел и вдруг упал;
Кровь хлынула из уст и из ушей.
Подите все — оставьте одного
Царевича со мною.
Умираю;
Обнимемся; прощай, мой сын: сейчас
Ты царствовать начнешь… о Боже, Боже!
Сейчас явлюсь перед Тобой — и душу
Мне некогда очистить покаяньем.
Но чувствую — мой сын, ты мне дороже
Душевного спасенья… так и быть!
Я подданным рожден, и умереть
Мне подданным во мраке б надлежало;
Но я достиг верховной власти — чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь,
А я за всё один отвечу Богу.
О милый сын, не обольщайся ложно,
Не ослепляй себя ты добровольно.
В дни бурные державу ты приемлешь:
Опасен он, сей чудный самозванец,
Он именем ужасным ополчен.
Я, с давних лет в правленьи искушенный,
Мог удержать смятенье и мятеж;
Передо мной они дрожали в страхе;
Возвысить глас измена не дерзала —
Но ты, младой, неопытный властитель,
Как управлять ты будешь под грозой,
Тушить мятеж, опутывать измену?
Но Бог велик! Он умудряет юность,
Он слабости дарует силу… слушай:
Советника, во-первых, избери
Надежного, холодных, зрелых лет,
Любимого народом — а в боярах
Почтенного породой или славой —
Хоть Шуйского. Для войска ныне нужен
Искусный вождь: Басманова пошли
И с твердостью снеси боярский ропот.
Ты с малых лет сидел со мною в Думе,
Ты знаешь ход державного правленья;
Не изменяй теченья дел. Привычка —
Душа держав. Я ныне должен был
Восстановить опалы, казни — можешь
Их отменить; тебя благословят,
Как твоего благословляли дядю,
Когда престол он Грозного приял.
Со временем и понемногу снова
Затягивай державные бразды.
Теперь ослабь, из рук не выпуская, —
Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.
Со строгостью храни устав церковный;
Будь молчалив; не должен царский голос
На воздухе теряться по-пустому;
Как звон святой, он должен лишь вещать
Велику скорбь или великий праздник.
О милый сын! ты входишь в те лета,
Когда нам кровь волнует женский лик.
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет.
В семье своей будь завсегда главою;
Мать почитай, но властвуй сам собою —
Ты муж и царь; люби свою сестру —
Ты ей один хранитель остаешься.
(на коленах)
Нет, нет — живи и царствуй долговечно:
Народ и мы погибли без тебя.
Всё кончено — глаза мои темнеют,
Я чувствую могильный хлад…
Кто там?
А! схима… так! святое постриженье…
Ударил час! в монахи царь идет…
И темный гроб моею будет кельей.
Повремени, владыка патриарх,
Я царь еще: внемлите вы, бояре:
Се тот, кому приказываю царство;
Целуйте крест Феодору… Басманов,
Друзья мои… при гробе вас молю
Ему служить усердием и правдой!
Он так еще и млад и непорочен.
Клянетесь ли?
Клянемся.
Я доволен.
Простите ж мне соблазны и грехи
И вольные и тайные обиды…
Святый отец, приближься, я готов.
СТАВКА
Войди сюда и говори свободно.
Итак, тебя ко мне он посылает?
Тебе свою он дружбу предлагает
И первый сан по нем в Московском царстве.
Но я и так Феодором высоко
Уж вознесен; начальствую над войском;
Он для меня презрел и чин разрядный,
И гнев бояр — я присягал ему.
Ты присягал наследнику престола
Законному; но если жив другой,
Законнейший?..
Послушай, Пушкин, полно,
Пустого мне не говори; я знаю,
Кто он такой.
Россия и Литва
Димитрием давно его признали,
Но, впрочем, я за это не стою.
Быть может, он Димитрий настоящий,
Быть может, он и самозванец; только
Я ведаю, что рано или поздно
Ему Москву уступит сын Борисов.
Пока стою за юного царя,
Дотоле он престола не оставит;
Полков у нас довольно, слава Богу!
Победою я их одушевлю,
А вы, кого против меня пошлете:
Не казака ль Карелу али Мнишка?
Да много ль вас? всего-то восемь тысяч.
Ошибся ты: и тех не наберешь.
Я сам скажу, что войско наше дрянь,
Что казаки лишь только села грабят,
Что поляки лишь хвастают да пьют,
А русские… да что и говорить —
Перед тобой не стану я лукавить;
Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением — да, мнением народным.
Димитрия ты помнишь торжество
И мирные его завоеванья,
Когда везде без выстрела ему
Послушные сдавались города,
А воевод упрямых чернь вязала?
Ты видел сам: охотно ль ваши рати
Сражались с ним? Когда же? При Борисе.
А нынче ль?.. Нет, Басманов, поздно спорить
И раздувать холодный пепел брани:
Со всем твоим умом и твердой волей
Не устоишь; не лучше ли тебе
Дать первому пример благоразумный,
Димитрия царем провозгласить
И тем ему навеки удружить?
Как думаешь?
Узнаете вы завтра.
Решись.
Прощай.
Подумай же, Басманов.
Он прав, он прав, везде измена зреет —
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому… Но изменить присяге!
Но заслужить бесчестье в род и род!
Доверенность младого венценосца
Предательством ужасным заплатить!
Опальному изгнаннику легко
Обдумывать мятеж и заговор,
Но мне ли, мне ль, любимцу государя…
Но смерть… но власть… но бедствия народны…
Сюда! кто там?
Коня! трубите сбор.
ЛОБНОЕ МЕСТО
Царевич нам боярина послал.
Послушаем, что скажет нам боярин.
Сюда! сюда!
(на амвоне)
Московские граждане,
Вам кланяться царевич приказал.
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы спас;
Он шел казнить злодея своего,
Но Божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам идет с любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на царя
Законного, на внука Мономаха?
Вестимо, нет.
Московские граждане,
Мир ведает, сколь много вы терпели
Под властию жестокого пришельца:
Опалу, казнь, бесчестие, налоги,
И труд, и глад — всё испытали вы.
Димитрий же вас жаловать намерен,
Бояр, дворян, людей приказных, ратных,
Гостей, купцов — и весь честный народ.
Вы ль станете упрямиться безумно
И милостей кичливо убегать?
Но он идет на царственный престол
Своих отцов в сопровожденьи грозном.
Не гневайте ж царя и бойтесь Бога,
Целуйте крест законному владыке;
Смиритеся, немедленно пошлите
К Димитрию во стан митрополита,
Бояр, дьяков и выборных людей,
Да бьют челом отцу и государю.
Что толковать? Боярин правду молвил.
Да здравствует Димитрий, наш отец!
Народ! народ! в Кремль! в царские палаты!
Ступай! вязать Борисова щенка!
(несется толпою)
Вязать! топить! Да здравствует Димитрий!
Да гибнет род Бориса Годунова!
КРЕМЛЬ. ДОМ БОРИСОВ.
СТРАЖА У КРЫЛЬЦА
Дайте милостыню Христа ради!
Поди прочь; не велено говорить с заключенными.
Поди, старик, я беднее тебя, ты на воле.
Брат да сестра! бедные дети, что пташки в клетке.
Есть о ком жалеть? Проклятое племя!
Отец был злодей, а детки невинны.
Яблоко от яблони недалеко падает.
Братец! братец! кажется, к нам бояре идут.
Это Голицын, Мосальский. Другие мне незнакомы.
Ах, братец, сердце замирает.
Расступитесь, расступитесь: бояре идут.
Зачем они пришли?
А верно, приводить к присяге Феодора Годунова.
В самом деле? Слышишь, какой в доме шум! Тревога! дерутся!
Слышишь? Визг! это женский голос… Взойдем! — Двери заперты — крики замолкли — шум продолжается.
Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.
Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Сцены, исключённые из окончательной редакции
ДЕВИЧЬЕ ПОЛЕ
НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ
Теперь они пошли к царице в келью,
Туда вошли Борис и патриарх
С толпой бояр.
Что слышно?
Все еще
Упрямится; однако есть надежда.
(с ребенком)
Агу! не плачь, не плачь; вот бука, бука
Тебя возьмет! агу, агу!.. не плачь!
Нельзя ли нам пробраться за ограду?
Нельзя. Куды! и в поле даже тесно,
Не только там. Легко ли? Вся Москва
Сперлася здесь; смотри: ограда, кровли,
Все ярусы соборной колокольни,
Главы церквей и самые кресты
Унизаны народом.
Право, любо!
Что там за шум?
Послушай! что за шум?
Народ завыл, там падают, что волны,
За рядом ряд… еще… еще… Ну, брат,
Дошло до нас; скорее! на колени!
(на коленах. Вой и плач)
Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь!
(тихо)
О чем там плачут?
А как нам знать? то ведают бояре,
Не нам чета.
(с ребенком)
Ну, что ж? как надо плакать,
Так и затих! вот я тебя! вот бука!
Плачь, баловень!
Ну, то-то же.
Все плачут,
Заплачем, брат, и мы.
Я силюсь, брат,
Да не могу.
Я также. Нет ли луку?
Потрем глаза.
Нет, я слюнёй помажу.
Что там еще?
Да кто их разберет?
Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис!
Пояснения:
- ↑ Муза венчает славу, а слава музу (лат.).
- ↑ Ну… (франц.).
- ↑ Что? что? (франц.).
- ↑ Что значит православни?.. Прощелыги окаянные, проклятая сволочь! Черт побери, mein Herr <сударь — нем.>, я взбешен: можно подумать, у них нет рук, чтобы драться, а только ноги, чтобы бежать (франц.).
- ↑ Позор (нем.).
- ↑ Пропади ты пропадом! Я не сдвинусь ни на шаг; раз дело начато, надо его кончить. Согласны, mein Herr <сударь — нем.>? (франц.).
- ↑ Вы правы (нем.).
- ↑ Дьявольщина, становится жарко! Этот чертов Самозванец, как его называют, парень хоть куда (франц.).
- ↑ Да (нем.).
- ↑ Э, глядите, глядите! Завязался бой в тылу у неприятеля. Это, наверно, наступает смельчак Басманов (франц.).
- ↑ Думаю, да (нем.).
- ↑ Ага! вот и наши немцы. Господа! Mein Herr <сударь — нем.>, велите им построиться и, черт нас раздери, пойдем наконец в атаку! (франц.).
- ↑ Отлично. Стой! (нем.).
- ↑ Марш! (нем.).
- ↑ С нами Бог! (нем.).