1871[править]
ПОЛЬСКІЕ ПОЭТЫ.[править]
С. ШИМОНОВИЧЪ.[править]
Симонъ Шимоновичъ, сынъ городского ратмана изъ Брезинъ, родился въ 1557 году. Онъ получилъ воспитаніе въ Краковской академіи, потомъ ѣздилъ въ Италію и во Францію, гдѣ подружился съ знаменитымъ гуманистомъ Іосифомъ Скалигеромъ, котораго совѣты имѣли рѣшительное вліяніе на его будущую литературную дѣятельность. По возвращеніи изъ-заграницы, Шимоновичъ поступилъ въ секретари къ канцлеру Яну Замойскому и много содѣйствовалъ ему въ учрежденіи академія въ Замостьѣ, за что тотъ исходатайствовалъ Шимоновичу шляхетство и почетный титулъ королевскаго поэта. Шимоновичъ умеръ въ глубокой старости въ 1629 году. Его произведенія распадаются на два отдѣла: латинскія оды и польскія идилліи. Оставимъ всторонѣ оды и обратимся къ идилліямъ. Изучивъ основательно идилліи греческихъ и латинскихъ поэтовъ и весь проникнувшись ими, онъ началъ съ простыхъ переводовъ изъ Ѳеокрита, Виргилія и Овидія и съ такихъ передѣлокъ и подражаній, въ которыхъ все содержаніе оставалось антично и только пастухамъ и пастушкамъ давались славянскія имена. Но Шимоновичъ скоро замѣтилъ эту несообразность и сталъ брать темой для своихъ идиллій нравы дѣйствительные, а не воображаемые, идеализируя ихъ по возможности, то-есть — писать картины изъ сельскаго быта. Не смотря на важные недостатки идиллій Шимоновича, въ главѣ которыхъ стоитъ отсутствіе наивности и простоты, нѣкоторыя сцены поражаютъ своимъ реализмомъ, воспроизведеніемъ въ художественной формѣ народныхъ представленій и понятій, какъ напримѣръ, въ идилліяхъ «Чары» и «Каравай», а жалобы, влагаемыя имъ въ уста простого народа на его горькую судьбу, какъ въ идилліяхъ «Пастухи», «Жницы» и другія, обнаруживаютъ въ авторѣ не только художника, но и человѣка съ направленіемъ, мужественнаго гражданина.
ЖНИЦЫ.[править]
ОЛЕСЯ.
Ужь полдень — мы все жнёмъ съ разсвѣта, какъ очнулись!
Иль хочетъ староста, чтобъ здѣсь мы растянулись?
Голоднаго никакъ, знать, сытый не поймётъ!
Ишь, съ плетью ходитъ онъ то взадъ, а то вперёдъ
По нашимъ бороздамъ, не вѣдая, что значитъ
Въ зной жать согнувшися; вѣдь и ворона скачетъ
За плугомъ и плугарь тащится, а кому
Тяжело всѣхъ изъ нихъ? — коню лишь одному!
Такъ тяжести въ серпѣ поболѣе чѣмъ въ плети.
ПЕТРУХНА.
Оставить бы тебѣ, сестра, ученья эти:
Не-то услышитъ онъ и съ плетью тутъ-какъ-тутъ.
Другія не ворча спокойно жнутъ да жнутъ
И цѣлыя домой за-то уносятъ спины.
Что проку, посуди, быть битой безъ причины!
Вотъ я — такъ съ нимъ въ ладу: всегда его хвалю,
А все изъ-за чего? — быть битой не люблю.
Дай лучше запоёмъ! хоть пѣсня въ горлѣ стрянетъ,
Да дѣлать нёчего: авось добрѣй онъ станетъ.
«Ахъ, солнце-солнышко! Златое око дня!
Умнѣй ты старосты лихова у меня:
Ты знаешь, солнышко, когда въ тебѣ потреба:
Уходишь ночью спать, а днемъ намъ свѣтишь съ неба;
Ему же мало дня: онъ хочетъ, чтобъ и въ ночь
Свѣтило ты какъ днёмъ, не уходило прочь.
И такъ весь день-деньской мы жнёмъ ему да пашемъ.
Не будешь, староста, ты краснымъ солнцемъ нашимъ!
Обиды отъ тебя мы все-таки снесёмъ
И красную тебѣ дѣвицу припасёмъ:
Пусть будетъ ужь одна, чѣмъ такъ тебѣ слоняться
И разомъ за пятью красотками гоняться!»
СТАРОСТА.
Эй! жать тамъ, не зѣвать! Проворнѣй и спорѣй!
За-то полудновать пущу васъ поскорѣй.
Вы все болтаете, Петрухна и Олеся!
Пой лучше, нежели ворчать тамъ, носъ повѣся!
ПЕТРУХНА.
«Ахъ, солнце-солнышко! Златое око дня!
Умнѣй ты старосты лихова у меня:
День зй день, круглый годъ свое ведёшь ты дѣло —
Онъ хочетъ, чтобы все въ единый мигъ поспѣло;
Ты, солнце, то печёшь, то вѣтру дашь дохнуть
И чола освѣжить намъ жаркія и грудь —
А онъ не дастъ присѣсть: весь день серпами машемъ…
Не будешь, староста, ты краснымъ солнцемъ нашимъ!
Мы знаемъ, староста, что у тебя болитъ,
Но боли той никто изъ насъ не утолитъ
Тебѣ, хотя бъ съумѣлъ; да не гляди такъ кисло!
Ахъ, еслибъ у тебя кой-что какъ плеть повисло!»
СТАРОСТА.
Эй, жать тамъ, не зѣвать! Работать не ворча!
И ты съ охотой бы другого курбача
Отвѣдала, я чай, Петрухна? Знаю, знаю…
Работай! Нешутя тебѣ напоминаю!
ПЕТРУХНА.
«Ахъ, солнце-солнышко! Златое око дня!
Умнѣй ты старосты лихова у меня:
То въ тучу кроешься, то снова свѣтишь ярко —
А намъ отъ старосты весь день какъ въ банѣ жарко:
Весь день какъ туча онъ, съ зари и до зари,
И въ очи страшныя ему не посмотри.
Ты, солнце ясное, служа небесъ красою,
Даешь твоей землѣ упиться въ ночь росою;
Поутру вновь росой намъ брызжешь съ небеси —
А мы у старосты воды не принеси
Себѣ въ полдневный зной, ни каравая хлѣба.
Не будешь, староста, ты солнцемъ середь неба!
И замужъ за тебя молодка не пойдётъ:
Ославимъ мы тебя лихимъ на весь народъ
И въ жоны старую дадимъ тебѣ мы бабу,
Совсѣмъ беззубую, противную какъ жабу;
Вотъ будетъ посмотрѣть, какъ ляжете вы спать
И вздумаетъ тебя та баба цаловать!»
ОЛЕСЯ.
Счастливъ, сестра, твой Богъ, что староста далёко
И на другихъ теперь наводитъ злое око.
Такія пѣсни пѣть ему ты не моги,
Не-то на красные достанешь сапоги,
Иль пестряди такой задастъ тебѣ онъ въ спину…
Смотри, какъ подчуетъ онъ бѣдную Марину,
Хотя чуть-чуть жива: цѣлёшенькую ночь
Въ постелѣ провела; работать ей не въ мочь,
Да силой выгнали, не староста — хозяйка.
И вотъ опять пошла гулять по ней нагайка,
А все за что, спроси: за длинный за языкъ:
Марина любитъ всѣмъ отрѣзать напрямикъ
И зачастую въ споръ вступаетъ съ господами;
А лучше бъ язычёкъ держала за зубами.
Плохія шутки тутъ, хоть нѣтъ вины ни въ чёмъ!
Ты слово старостѣ, а онъ тебя бичёмъ —
И будешь къ вечеру съ лихимъ магарычёмъ!
ПЕТРУХНА.
Ты правду говоришь, Олеся: ныньче шутитъ,
А завтра онъ тебя опять согнётъ и скрутитъ:
Часъ часу неровёнъ! Но онъ бы ничего,
Да вотъ хозяюшка — Богъ съ нею — у него:
Вертитъ имъ такъ-и-сякъ и просто за носъ водитъ;
На что ни поглядишь, все по ея выходитъ;
Сердита ль на кого — и онъ безъ дальнихъ словъ
Давай того пушить: со свѣту сжить готовъ.
ОЛЕСЯ.
Да, подлинно! На дняхъ у нихъ мы лёнъ чесали;
Двѣ огородницы со старостой болтали
О чёмъ-то въ сторонѣ: она подслушай ихъ,
Да вдругъ какъ налетитъ изъ сѣнцевъ изъ своихъ
И ну обѣихъ бить. Онъ — прочь: ему нѣтъ дѣла.
Ужь такъ-то имъ она, бѣднягой, овладѣла!
Побивъ порядкомъ тѣхъ, накинулась на насъ
И что твоя змѣя шипѣла цѣлый часъ.
ПЕТРУХНА.
Отколь, подумаешь, взялось все это, Боже?
Диви бы человѣкъ: какъ мы, холопка тоже!
Вдругъ стала что за фря! Старѣе всѣхъ старуху
А выйдетъ на село, разрядится вся въ пухъ:
И ленты алыя, и фартукъ съ фалборами…
Изъ всѣхъ хлопочетъ силъ туда жь за господами
Съ ужимкой говорить — и хрючетъ какъ свинья.
А паренёшница какая, мать моя:
Всѣхъ парней поѣдомъ, казалось бы, поѣла!
Влюбилась въ одного недавно, ошалѣла
Совсѣмъ, хоть умирать: знахарку позвала;
Та съ угля ей воды натоптанной дала
Напиться, а не-то — подъ образа въ тужь пору.
Что было на селѣ объ этомъ разговору!
А староста? На все глядитъ сквозь пальцы онъ:
То жь бабой этою какъ лѣшимъ обойдёнъ…
Гадаючи встаетъ она и спать ложится —
Не вѣришь? я тебѣ готова побожиться…
ОЛЕСЯ.
Чего! Я видѣла однажды и сама
Ее совсѣмъ нагой, хоть то была зима:
На зорькѣ вылѣзла она ползкомъ изъ хаты —
Отколѣ ни возьмись, самъ дьяволъ тутъ рогатый…
А гдѣ ввязался онъ, ужь тамъ добру не быть!
Съ однимъ лишь Господомъ спокойно можно жить;
Защитникъ намъ одинъ — Всевышній! А безъ Бога,
Присловье говоритъ, не смѣй и до порога!
ПЕТРУХНА.
А дьяволъ на одни наводитъ лишь грѣхи:
Вотъ лѣтось падалъ скотъ, а ныньче пѣтухи
Да куры дохнутъ все, хоть крупъ имъ сыпь перловыхъ;
Цыплятъ вы одного не выклюнулось новыхъ —
Все это отъ чего? Все дьяволъ, все-то онъ!
Въ хлѣвахъ и во дворѣ бѣда со всѣхъ сторонъ!
ОЛЕСЯ.
Что онъ всему виной, я съ этимъ не согласна:
По мнѣ такъ на него ссылаться тамъ напрасно,
Гдѣ просто недосмотръ и лѣность. Совершай
Все съ Богомъ, а сама однако жь не плошай!
Что лѣтось падалъ скотъ, что не клюютъ цыпляты,
Повѣрь: не дьяволъ тутъ, а бабы виноваты.
Коль вѣтромъ у иной набита голова —
Какъ изъ пустыхъ хоромъ, оттуда лишь сова
Наружу вылетитъ. Плохое это дѣло,
Когда бы на печи иная все сидѣла,
А въ печку заглянуть, корову подоить
Самой, иль огурцовъ подъ осень насолить —
Куда! За-то въ корчму бѣжимъ мы что есть духу
И въ танцахъ съ парнями летаемъ легче пуху:
Привскочимъ — потолка чуть не достанемъ лбомъ;
Распустимъ фолбары — по хатѣ пыль столбомъ.
ПЕТРУХНА.
Я тоже думаю: хозяекъ добрыхъ мало;
Счастлива, муженька которая поймала:
Все въ руку будетъ ей, и не о чемъ тужить;
А безъ дружка куда на свѣтѣ плохо жить!
При мужѣ — цѣлый домъ, хозяйство все въ порядкѣ,
И жито съ полосы, и овощъ убранъ съ грядки,
И челядь во дворѣ, и курочка сыта,
И гостю широко открыты ворота.
Все у хозяюшки заботливой спорится,
Затѣмъ-что Господа всякъ-часъ она боится;
Кто жь Господа забылъ, тотъ строитъ домъ на льду
И быть ему потомъ у дьявола въ аду!
ОЛЕСЯ.
Эге! Да мудрая какая вдругъ ты стала!
Подобныхъ отъ тебя рѣчей я не слыхала:
Что книга говоришь! Признайся: неужель
Зазнобы и грѣха не знала ты досель?
ПЕТРУХНА.
Иное дѣло я, ино — хозяйка дому!
Мой грѣхъ одной лишь мнѣ надѣлаетъ погрому.
А если тамъ подчасъ закрадется бѣда…
Но видишь: староста опять идетъ сюда.
Какъ воронъ смотритъ онъ, нагайку грозно свѣся,
И слушаетъ. Давай споемъ ему, Олеся!
«Ахъ, солнце-солнышко! Разсыпь съ небесъ лучи
И старосту своимъ порядкамъ научи!
Средь бѣлаго ты дня на міръ сіяешь красной,
Въ ночь тёмную лунѣ гулять даешь ты ясной;
Богъ въ жоны далъ тебѣ красавицу-луну;
Такую жь староста пускай найдётъ жену:
Какъ ясная луна, красавицу съ достаткомъ.
Ахъ, солнце, научи его своимъ порядкамъ!
Какъ ты появишься, то звѣздъ намъ не видать;
Затеплится луна — горятъ онѣ опять.
Такъ все хозяина въ дому покорно волѣ,
А челядь слушаетъ свою хозяйку болѣ.
Ахъ, солнце-солнышко! разсыпь съ небесъ лучи
И старосту своимъ порядкамъ научи!
Ходя надъ нивами, долами и горами,
Ты осыпаешь ихъ обильными дарами;
Ты день приносишь намъ, когда жь уходишь прочь —
На небѣ и землѣ тогда и мракъ, и ночь:
Такія жь старостѣ пошли о насъ заботы:
Пусть во время почить даётъ намъ отъ работы!»
СТАРОСТА.
Ну, мастерица ты, Петрухна, пѣсни пѣть!
Хотя къ тебѣ моя и подбиралась плеть,
Но вышла изъ воды, проказница, ты сухо.
Идите полдничать! ступай и ты, воструха!
Н. Бергъ.