Петровки. Время жаркое.
Въ разгарѣ сѣнокосъ.
Минувъ деревню бѣдную,
Безграмотной губерніи,
Старо-Вахлацкой волости,
Большіе Вахлаки,
Пришли на Волгу странники...
Надъ Волгой чайки носятся;
Гуляютъ кулики
По отмели. А по́ лугу,
Что́ голъ, какъ у подъячаго
Щека, вчера побритая,
Стоятъ «Князья Волконскіе» [1]
И дѣтки ихъ, что ранѣе
Родятся, чѣмъ отцы [2].
— Прокосы широчайшіе!
Сказалъ Пахомъ Онисимычъ:
— Здѣсь богатырь народъ!
Смѣются братья Губины:
Давно они замѣтили
Высокаго крестьянина
Со жбаномъ — на стогу;
Онъ пилъ, а баба съ вилами,
Задравши кверху голову,
Глядѣла на него.
Со стогомъ поровнялися —
Все пьетъ мужикъ! Отмѣряли
Еще шаговъ полста,
Всѣ разомъ оглянулися:
По прежнему, закинувшись,
Стои́тъ мужикъ; посудина
Дномъ кверху поднята...
Подъ берегомъ раскинуты
Шатры; старухи, лошади
Съ порожними телѣгами
Да дѣти видны тутъ.
А дальше, гдѣ кончается
Отава подкошеная,
Народу тьма! Тамъ бѣлыя
Рубахи бабъ, да пестрыя
Рубахи мужиковъ,
Да голоса́, да звяканье
Проворныхъ косъ. «Богь на́ помочь!»
— Спасибо, молодцы!
Остановились странники ...
Размахи сѣнокосные
Идутъ чредою правильной:
Всѣ разомъ занесенныя
Сверкнули косы, звякнули,
Трава мгновенно дрогнула
И пала, прошумѣвъ!
По низменному берегу,
На Волгѣ, травы рослыя,
Веселая косьба.
Не выдержали странники:
«Давно мы не работали,
Давайте — покосимъ!»
Семь бабъ имъ косы отдали.
Проснулась, разгорѣлася
Привычка позабытая
Къ труду! Какъ зубы съ голоду
Работаетъ у каждаго
Проворная рука.
Валятъ траву высокую,
Подъ пѣсню незнакомую
Вахлацкой сторонѣ;
Подъ пѣсню, что́ навѣяна
Мятелями и вьюгами
Родимыхъ деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобиішина,
Горѣлова, Неѣлова,
Неурожайка-тожь...
Натѣшившись, усталые,
Присѣли къ стогу завтракать...
— Откуда, молодцы?
Спросилъ у нашихъ странниковъ
Сѣдой мужикъ (котораго
Бабёнки звали Власушкой):
— Куда васъ Богъ несеть?
— А мы... сказали странники
И замолчали вдругъ:
Послышалась имъ музыка!
«Помѣщикъ нашъ катается»,
Промолвилъ Власъ — и бросился
Къ рабочимъ: «Не зѣвать!
Коси дружнѣй! А главное:
Не огорчить помѣщика.
Разсердится — поклонъ ему!
Похвалить васъ: ура кричи...
Эй, бабы! не галдѣть!»
Другой мужикъ, присадистый,
Съ широкой бородищею,
Почти-что то-же самое
Народу приказалъ,
Надѣлъ кафтанъ — и барина
Бѣжитъ встрѣчать. «Что́ за люди?»
Оторопѣлымъ странникамъ
Кричптъ онъ на бѣгу:
«Снимите шапки!»
Къ берегу
Причалили три лодочки.
Въ одной прислуга, музыка,
Въ другой — кормилка дюжая
Съ ребенкомъ, няня старая
И приживалка тихая,
А въ третьей — господа:
Двѣ барыни красивыя
(Потоньше — бѣлокурая,
Потолще — чернобровая),
Усатые два барина,
Три барченка-погодочки,
Да старый старичокъ:
Худой! какъ зайцы зимніе
Весь бѣлъ, и шапка бѣлая,
Высокая, съ околышемъ
Изъ краснаго сукна.
Носъ кдювомъ, какъ у ястреба,
Усы сѣдые, длинные
И — разные глаза:
Одинъ здоровый — свѣтится,
A лѣвый — мутный, пасмурный,
Какъ оловянный грошъ!
При нихъ: собачки бѣлыя,
Мохнатыя, съ султанчикомъ,
На крохотныхъ ногахъ...
Старикъ, поднявшись на берегъ,
На красномъ, мягкомъ коврикѣ
Долгонько отдыхалъ,
Потомъ покосъ осматривалъ:
Его водили подъ руки
То господа усатые,
То молодыя барыни, —
И такъ, со всею свитою,
Съ дѣтьми и приживалками,
Съ кормилкою и нянькою,
И съ бѣлыми собачками,
Все поле сѣнокосное
Помѣщикъ обошелъ.
Крестьяне низко кланялись,
Бурмистръ (смекнули странники,
Что тотъ мужикъ присадистый
Бурмистръ) передъ помѣщикомъ,
Какъ бѣсъ передъ заутреней,
Юлилъ: «Такъ точно! Слушаюсъ»
И кланялся помѣщику
Чуть-чуть не до земли.
Въ одинъ стожище мате́рой,
Сегодня только сметанный,
Помѣщикъ пальцемъ ткнулъ,
Нашелъ, что сѣно мокрое,
Вспылилъ: «Добро господское
Гноить? Я васъ, мошенниковъ,
Самихъ сгною на барщинѣ!
Пересушить сейчасъ!..»
Засуетился староста:
«Недосмотрѣлъ маненичко!
Сыренько: виноватъ!»
Созвалъ народъ — и вилами
Богатыря кряжистаго,
Въ присутствіи помѣщнка,
По клочьямъ разнесли.
Помѣщикъ успокоился.
(Попробовали странники:
Сухохонько сѣнцо!)
Бѣжитъ лакей съ салфеткою,
Хромаетъ: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
Съ дѣтьми и приживалками,
Съ кормилкою и нянькою,
И съ бѣлыми собачками,
Пошелъ помѣщикъ завтракать,
Работы осмотрѣвъ.
Съ рѣки изъ лодки грянула
На встрѣчу барамъ музыка,
Накрытый столъ бѣлѣется
На самомъ берегу...
Дивятся наши странники.
Пристали къ Власу: — Дѣдушка!
Что́ за порядки чудные?
Что́ за чудной старикъ?
«Помѣщикъ нашъ: Утятинъ князь!»
— Чего-же онъ куражится?
Теперь порядки новые,
А онъ дурить по старому:
Сѣнцо сухимъ-сухохонько —
Велѣлъ пересушить!
«А то еще диковиннѣй,
Что и сѣнцо-то самое
И пояшя — не его!»
А чья-же?
«Нашей вотчины».
— Чего-же онъ тутъ суется?
Инъ вы у Бога не люди?
«Нѣтъ, мы, по Божьей милости,
Теперь крестьяне вольные,
У насъ, какъ у людей,
Порядки тоже новые,
Да тутъ статья особая...»
— Какая-же статья?
Подъ стогомъ легъ старинушка
И — больше ни словца!
Къ тому-же стогу странники
Присѣли; тихо молвили:
— Эй! скатерть самобранная
Попотчуй мужиковъ!
И скатерть развериулася,
Откудова ни взялися
Двѣ дюжія руки:
Ведро вина поставили,
Горой наклали хлѣбушка
И спрятались опять...
Наливъ стаканчикъ дѣдушкѣ,
Опять пристали странники:
«Уважь! скажи намъ, Власушка.
Какая тутъ статья?»
— Да пустяки! Тутъ нечего
Разсказывать... А сами вы
Что́ за люди? Откуда вы?
Куда васъ Богъ несетъ?
«Мы люди чужестранные,
Давно, по дѣлу важному,
Домишки мы покинули,
У насъ забота есть...
Такая-ли заботушка,
Что изъ домовъ повыжила,
Съ работой раздружила насъ.
Отбила отъ ѣды...»
Остановились странники...
— О чемъ же вы хлопочете?
«Да помолчимъ! Поѣли мы,
Такъ отдохнуть желательно».
И улеглись. Молчатъ!
— Вы такъ-то! а по нашему,
Коль началъ, такъ досказывай!
«А самъ, небось, молчишь!
Мы не въ тебя, старинушка!
Изволь, мы скажемъ: видишь-ли.
Мы ищемъ, дядя Власъ,
Непоротой Губерніи,
Непотрошоной Волости,
Избыткова села!..»
И разсказали странники,
Какъ встрѣтились нечаянно,
Какъ подрались, заспоривши,
Какъ дали свой зарокъ
И какъ потомъ шаталися,
Искали по губерніямъ
Подтянутой, Подстрѣленой,
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Власъ слушалъ — и разсказчиковъ
Глазами мѣрялъ: «Вижу я,
Вы тоже люди странные!»
Сказалъ онъ, накоиецъ:
«Чудимъ и мы достаточно,
А вы — и насъ чуднѣй!»
— Да что́-жь у васъ-то дѣется?
Еще стаканчикъ, дѣдушка!
Какъ выпилъ два стаканчика,
Разговорился Власъ:
