Весело собралась бабушка в обратный путь, от всего сердца благодаря Создателя за исцеление Петьки. Всё-таки он ещё переживет её! В вагоне у неё оказались премилые соседи: аптекарь с дочкой. Они говорили о Петьке с такою любовью, словно он был им родной. Аптекарь объявил, что из юноши выйдет великий артист: голос, ведь, вернулся к нему, а в таком горле лежат миллионы! Как не радоваться, слушая такие речи! И бабушка слепо верила им, упивалась ими и даже не заметила, как доехала до столицы. Невестка встретила её на вокзале. «Благодарение Господу за железную дорогу!» — сказала бабушка. — «Благодарение Ему и за то, что я и не заметила, как доехала по ней! Этим я обязана милейшим соседям своим!» И она крепко пожала руки аптекарю и его дочке. — «Машина благодатная выдумка! Особенно ценишь её, когда сойдешь с неё!» — Затем пошли рассказы о дорогом мальчике. Мать узнала, что он теперь вне опасности, и что живётся ему очень хорошо. Хозяева его люди состоятельные, держат троих людей: двух девушек и одного парня, и обращаются с Петькой, как с сыном. Вместе с ним учатся два мальчика из важных семейств; один, шутка ли, сын пробста! Бабушка остановилась было на почтовой станции, но там так дерут! Хорошо, что госпожа Габриэль пригласила её переехать к ним; она и прожила у них пять дней. То-то добрые люди, сущие ангелы, особенно сама хозяйка! Она угощала бабушку пуншем, превкусным, но прекрепким! Через месяц Петька оправится и вернётся в столицу. «Он, верно, стал важным, избаловался там!» — сказала мать. — «Не понравилось бы ему здесь на чердаке! Я рада, что учитель пения пригласил его жить к себе, а всё-таки…» — Тут мать заплакала. — «Всё-таки ужасно жить в такой бедности, что даже собственного ребёнка нельзя, как следует, устроить у себя дома!» — «Смотри, не говори ничего такого Петьке!» — сказала бабушка. — «Ты не знаешь его так, как я». — «Есть и пить-то ему всё-таки надо, как он там ни важен!» — продолжала мать. — «Ну и что ж, голодать не будет, пока у меня работа из рук не валится. Да и госпожа Гоф предлагает ему обедать у неё два раза в неделю; теперь, ведь, она живёт в достатке. Да, отведала она в своей жизни и сладкого, и горького! Сама же рассказывала мне, что раз с ней сделалось дурно в ложе, где сидят старые танцовщицы: во весь день у неё не было во рту ничего, кроме воды да сухого кренделя. «Воды! воды!» — закричали другие танцовщицы. — «Булки, булки!» — взмолилась она. Ей нужно было что-нибудь попитательнее воды! Зато теперь у неё дом полная чаша!»
А Петька всё ещё сидел в тридцати милях от столицы, но уже заранее блаженствовал при мысли, что скоро увидит родной город, театр и всё, что дорого и мило его сердцу. Теперь он научился ценить всё это! И в душе его и вокруг всё как будто пело, всё ликовало, всё было залито солнцем, полно юного веселья, ожиданья! С каждым днём силы его прибывали, цвет лица становился здоровее, расположение духа улучшалось. Зато госпожа Габриэль, по мере приближения разлуки, волновалась всё больше и больше.
— Теперь вы вступаете на путь славы и соблазнов. Вы очень красивы, — а похорошели-то вы в нашем доме — но вы дитя природы, как и я, а это предохраняет от соблазнов. Не надо быть слишком чувствительным, не надо быть и ломакой! Вот как, например, королева Дагмара! Затягивала себе шёлковые рукава по воскресеньям — экая беда! Стоило сокрушаться из-за таких пустяков! Или вот Лукреция! Я бы никогда не подняла такого шума! И с чего она закололась? Она была честна, невинна, это знала и она и весь город. Так, если с ней и случилась беда… Я не буду говорить какая, — вы в ваши годы и так понимаете, в чём было дело!.. Словом, она была ни при чём! Так нет, давай вопить и цап за кинжал! А и нужды-то никакой не было! Я бы никогда так не поступила, и вы тоже. Мы с вами дети природы и должны оставаться ими при всяких обстоятельствах. Советую вам держаться этого правила во всю вашу артистическую карьеру. То-то радость будет прочесть о вас в газете! Когда-нибудь вы заедете в наш городишко и опять, может быть, выступите в роли Ромео, но я тогда уже не буду кормилицей! Я буду сидеть в партере и наслаждаться.
А что ей было хлопот и забот со стиркой и глаженьем! Надо было отпустить Петьку домой с таким же запасом чистого белья, с каким он приехал. Она продела также в его янтарное сердечко новую чёрную ленточку. Кроме этого сердечка ей бы ничего не хотелось получить от Петьки на память, но сердечка она не получила. Сам Петька получил от господина Габриэля на память французский словарь, служивший им при занятиях и весь испещрённый на полях собственноручными примечаниями господина Габриэля. Хозяйка же поднесла юноше букет из роз и сердечной травки. Розы, конечно, скоро увянут, но травка могла перезимовать, если её не ставить в воду. Кроме того госпожа Габриэль написала на листочке для альбома изречение Гёте: «Umgang mit Frauen ist das Element guter Sitten», но не в подлиннике, а в собственном переводе: «Общение с дамами — условие хороших нравов. Гёте». — Он был великий человек! — прибавила она. — Жаль только, что он написал Фауста, — я его совсем не понимаю. И Габриэль говорит то же. — Юный Массен преподнёс Петьке не совсем неудачный рисунок, изображавший висевшего на виселице господина Габриэля с розгой в руках. Подпись внизу гласила: «Первый путеводитель великого артиста на пути науки». Примус подарил Петьке пару новых туфель, вышитых самою женою пробста; они были так велики, что Примус ещё несколько лет не мог бы пользоваться ими. На подошвах было написано чернилами: «На память от горюющего друга. Примус».
На вокзал провожал Петьку весь дом. «Никто не скажет, что вы уезжаете без sans adieu!» сказала госпожа Габриэль, целуя Петьку на прощание. «Я не стесняюсь!» — заявила она. — «Открыто всё можно, лишь бы не тайком!» Вот раздался свисток, юный Массен и Примус прокричали «ура», «домашний скарб» подхватил, госпожа Габриэль отёрла глаза и замахала платком; супруг её ограничился одним словом: «Vale!»
Мимо окон вагона замелькали деревни и местечки. Было ли их обитателям так же весело, как Петьке? Он думал об этом, думал о своём счастье, о золотом яблоке, которое видела у него в руке бабушка, когда он был ребёнком, вспоминал о своей счастливой находке в канавке, но больше всего думал о своём вновь обретённом голосе, и о познаниях, которыми он запасся за эти два года. Он стал, ведь, совсем иным человеком! Внутри его всё ликовало и пело от радости, и много ему надо было иметь над собою власти, чтобы не запеть во всеуслышание в вагоне.
Вот показались башни столицы, вот и строения. Поезд подошёл к вокзалу. Тут ждали Петьку мать с бабушкой и ещё кто-то — госпожа Гоф, супруга придворного переплётчика, урождённая девица Франсен. Она не забывала своих друзей ни в горе, ни в радости и не преминула расцеловать Петьку так же сердечно, как мать и бабушка. «Гоф не мог прийти со мною!» — сказала она. — «Он сидит за переплётом разных сочинений для библиотеки Его Величества. Тебе повезло и мне тоже. Теперь у меня есть муж, собственный уютный уголок и кресло-качалка. Два раза в неделю ты обедаешь у нас. Вот посмотришь на моё житьё-бытьё. Настоящий балет!»
Матери и бабушке почти и не удалось поговорить с Петькой, зато они смотрели на него, и глаза их так и сияли радостью. Петька сел на извозчика и поехал к учителю пения, а мать с бабушкой смотрели ему вслед, смеясь и плача.
— Какой же он красавчик! — сказала бабушка.
— А выражение у него всё такое же хорошее, честное, как и прежде! — заметила мать. — Таким он и останется всю жизнь!
Извозчик остановился перед дверями квартиры учителя пения; хозяина не оказалось дома. Петьку встретил и проводил в отведённую ему комнату старый слуга. По стенам комнатки висели портреты композиторов, а на печке стоял ослепительно белый гипсовый бюст. Старик, немножко тугой на смекалку, но донельзя преданный своему господину, показал Петьке, куда уложить бельё, куда развесить платье и обещал своё содействие по части чистки сапогов. Тут явился и сам хозяин и сердечно приветствовал Петьку на новоселье.
— Вот и всё помещение! — сказал он Петьке. — Не побрезгуй! Клавикорды в зале к твоим услугам. Завтра испробуем твой голос! А это наш кастелян, наш домоправитель! — прибавил он, кивая на старика. — Ну, всё в порядке! Даже Карл-Мария Вебер выбелен к твоему приезду за́ново! Он непозволительно закоптел!.. Да, ведь, это вовсе не Вебер! Это Моцарт! Откуда он взялся?
— Это старик Вебер! — ответил слуга. — Я сам снёс его к мастеру белить и сегодня утром принёс обратно.
— Но это же бюст Моцарта, а не Вебера!
— Извините, сударь! — стоял на своём слуга. — Это старик Вебер, только он стал почище, вот вы и не узнали его! Спросите хоть у мастера! — Спросили, и оказалось, что бюст Вебера нечаянно разбили в мастерской и вместо него дали слуге бюст Моцарта, — всё равно, ведь, чей бюст стоит на печке!
В первый день решено было не петь и не играть, но когда наш юный друг вошёл в залу, где стояли клавикорды, а на пюпитре лежала раскрытая опера «Иосиф», он запел своим звонким, как колокольчик, голосом: «Пришла моя весна». Сколько чувства, сколько души, детской невинности и в то же время мужественной силы было в его пении! Учитель даже прослезился.
— Вот как надо петь! — сказал он. — А со временем пойдёт и ещё лучше! Ну, закроем теперь клавикорды! Тебе нужен отдых!
— Мне ещё надо побывать у матери и у бабушки! Я обещал! — И Петька поспешил туда.
Лучи заходящего солнца освещали знакомый ему с детства двор. Стены дома так и блестели. Ни дать ни взять алмазный дворец! Мать и бабушка жили наверху, под самой крышей, но Петька живо взлетел по лестницам, шагая через три ступеньки зараз. Его встретили горячими поцелуями и объятиями.
Как чисто, как уютно было в этой каморке! Вот и печка, «старый медведь», вот и сундук — «гора с сокровищами»! Здесь он гарцевал когда-то на своей деревянной лошадке! На стене по-прежнему висели знакомые картины: портрет короля и два силуэта — один Спасителя, другой — покойного отца Петьки, вырезанные из чёрной бумаги. По словам матери, силуэт очень напоминал отца сбоку, но, конечно, сходство было бы ещё полнее, если бы бумага была белая и красная, — отец-то был белый, румяный, красавец! А Петька был вылитый отец. Разговорам и рассказам не было конца. На ужин были приготовлены разварные поросячьи ножки, — кроме Петьки поджидали ещё госпожу Гоф.
— Но, как вздумалось этим двум старичкам пожениться? — спросил Петька.
— Думали-то они об этом многие годы! — сказала мать. — Но ты, ведь, знаешь, Гоф был женат. Он женился, как говорил, в отместку девице Франсен! Она, ведь, страсть как важничала в дни своей славы! За женою он взял большое приданое, но она была уж больно стара да и на костылях, а умирать всё не хотела! Ему и пришлось ждать так долго, что я ничуть бы не удивилась, если бы он, как человек в сказке, потерял терпение и стал каждое воскресенье выносить старуху на солнышко, чтобы Господь увидел и вспомнил её поскорее!
— Девица Франсен тоже ждала терпеливо! — сказала бабушка. — Но не думала я, что она дождётся! Однако, в прошлом году старуха умерла, и девица Франсен стала госпожою Гоф! — Госпожа Гоф оказалась легка на помине. — А мы, только что говорили о вас! — приветствовала её бабушка. — Говорили о вашем долготерпении и награде.
— Да! — сказала госпожа Гоф. — Не удалось нам пожениться в дни нашей молодости, так возьмём своё хоть теперь! К тому же «пока не калека, всё ещё молод!» — говорит мой Гоф. У него всё такие меткие выражения! Мы с ним, по его выражению, хоть и старые, да хорошие сочинения, переплетённые в один том, с золотым обрезом. И я так счастлива, так довольна и своим мужем и своим уголком у печки — изразцовой печки! Как затопишь её вечером, так тепло держится до вечера другого дня! Просто благодать! Словно в балете «Остров Цирцеи». Помните вы меня в роли Цирцеи?
— Вы были восхитительны! — сказала бабушка. — Как, однако, человек меняется с годами! — Сказано это было не в обиду гостье, и она и не обиделась. Приступили к поросячьим ножкам и чаепитию.
На другой день Петька отправился с визитом к коммерсанту. Приняла его сама хозяйка, пожала ему руку и усадила возле себя. В разговоре он выразил ей свою искреннюю благодарность, — он знал, что неизвестным благодетелем его был коммерсант. Жена последнего, однако, ничего об этом не знала. «Впрочем, это так на него похоже!» — сказала она. — «Не стоит и говорить об этом». Сам же коммерсант чуть не рассердился, когда Петька завёл об этом речь и при нём. «Вы сильно ошибаетесь!» — сказал он Петьке, прервал беседу и ушёл.
Феликс был уже студентом и готовился к дипломатической карьере. «Муж мой называет это сумасбродством!» — заметила хозяйка. — «У меня же на этот счёт нет собственного мнения. Всё в руках Божиих!» Феликс не вышел к Петьке; у него был урок фехтования.
Вернувшись домой, Петька рассказал учителю о своей неудачной попытке поблагодарить коммерсанта.
— Да кто же сказал тебе, что именно он твой так называемый благодетель? — спросил учитель.
— Мать и бабушка! — ответил Петька.
— Ну, верно, так оно и есть.
— А вы знаете, кто настоящий благодетель? — спросил Петька.
— Знаю, да не скажу кто!.. Итак, мы каждое утро будем с тобой заниматься пением.