Изъ Баденъ-Бадена мы совершили обычную для каждаго туриста прогулку въ Шварцвальдъ, при чемъ большую часть дороги сдѣлали пѣшкомъ. Просто нѣтъ силъ для описанія этого чуднаго лѣса и тѣхъ чувствъ, которыя онъ возбуждаетъ въ зрителѣ. Первое, что вы чувствуете при видѣ этихъ прекрасныхъ деревьевъ — это чувство глубокаго довольства, второе — живая, мальчишеская радость, и третье, самое сильное — это чувство уединенности, отдаленія отъ повседневной жизни со всей ея цивилизаціей и грошевыми интересами.
Лѣсъ тянется безъ перерыва на необозримое пространство, лѣсъ дремучій, безмолвный, напоенный запахомъ смолы и сосновыхъ иглъ. Со всѣхъ сторонъ поднимаются стройные, прямые, какъ стрѣла, стволы, а почва между ними мѣстами на цѣлую милю, покрыта толстымъ ковромъ яркозеленаго мха, на которомъ не видно ни пятнышка, ни соринки. Безконечная коллонада погружена въ полусвѣтъ, какой обыкновенно царствуетъ въ соборахъ; солнечный свѣтъ то тамъ, то здѣсь ложится пятнами по стволамъ и сучьямъ деревъ, а тамъ, гдѣ онъ попадалъ на мохъ, послѣдній какъ будто вспыхиваетъ пламенемъ. Ни одинъ прямой лучъ не проникаетъ подъ таинственную сѣнь этого лѣса; свѣтъ разеѣевается и этимъ-то обстоятельствомъ и объясняется главный эффектъ; свѣтъ принимаетъ цвѣтъ мха и листьевъ и наполняетъ весь лѣсъ какимъ-то таинственнымъ зеленоватымъ туманомъ, напоминающимъ театральные свѣтовые эффекты феерій. Ощущеніе таинственности и чего-то сверхестественнаго, охватывающее человѣка въ лѣсу, и безъ того еще болѣе усиливается здѣсь этимъ какъ бы неземнымъ освѣщеніемъ.
Всѣ фермы и деревушки въ Шварцвальдѣ мы нашли именно такими, какими онѣ изображены въ описаніяхъ, посвященныхъ этой мѣстности. Первымъ великолѣпнымъ образчикомъ, на который мы тотчасъ же наткнулись, какъ только вошли въ лѣсъ, была усадьба богатаго фермера, бывшаго въ то же время и членомъ сельскаго совѣта въ мѣстномъ приходѣ или округѣ. Сановникъ этотъ, а равно и его супруга, были особами довольно важными въ своемъ округѣ, а дочь, насколько я могу о ней судить, безъ сомнѣнія, считалась первою «красавицей» околодка. По справедливости, она заслуживаетъ, чтобы ее обезсмертилъ Ауербахъ, сдѣлавъ изъ нея героиню какого-нибудь романа. Если это случится, то я тотчасъ же узнаю ее по своеобразному чернолѣсскому костюму, загорѣлому лицу, пышной фигурѣ, полнымъ рукамъ, по печальному выраженію лица, благородной осанкѣ, стройнымъ ножкамъ, отсутствію на головѣ шляпки и пеньковаго цвѣта волосамъ, заплетеннымъ въ тугую косу, спускающуюся по ея плечамъ.
По величинѣ домъ годился бы хоть для гостинницы; длиною онъ былъ футовъ около ста, шириною около 50 и футовъ десяти вышиною, считая отъ земли до карниза; отъ карниза же и до конька громадной крыши было еще не менѣе сорока футовъ, а, быть можетъ, и больше. Крыша была соломенная, въ цѣлый футъ толщиною и притомъ очень старая, принявшая темносѣрый цвѣтъ и почти вся, за исключеніемъ немногихъ мѣстъ, покрытая богатымъ цвѣтущимъ ковромъ зелени, главнымъ образомъ мха. Растительность отсутствовала только на тѣхъ мѣстахъ, которыя недавно подвергались исправленію, состоявшему въ томъ, что сгнившую солому замѣнили свѣжею, которая такъ и кидалась въ глаза своимъ яркимъ желтымъ цвѣтомъ. Концы крыши выступали далеко за стѣны, подобно двумъ крыльямъ, гостепріимно зовущимъ путника отдохнуть подъ ихъ сѣнью. Поперекъ всего фасада, которымъ домъ выходилъ на дорогу, на высотѣ около 10 футовъ надъ землею шла узкая галлерея съ деревянными перилами; на эту галлерею смотрѣлъ цѣлый рядъ маленькихъ окошекъ съ очень мелкими стеклами. Надъ нижнимъ рядомъ оконъ помѣщались еще два или три такихъ же окошка, изъ которыхъ одно находилось подъ самымъ конькомъ крыши. Передъ самою входною дверью лежала громадная куча навозу. Передъ дверью въ помѣщеніе второго этажа расноложилось семейство коровъ.
Быть можетъ, тамъ была гостиная? Вся передняя половина дома отъ земли и до самой крыши была населена людьми, коровами и цыплятами, а въ задней половинѣ хранилось пойло для скотины и сѣно. Но главная особенность всей усадьбы — это все же большія кучи навоза.
Мы настолько освоились, наконецъ, съ такою особенностью Шварцвальда, что по этому, хотя и краснорѣчивому, но всетаки совершенно внѣшнему признаку начали опредѣлять общественное положеніе здѣшнихъ жителей. «Здѣсь живетъ бѣднякъ, это очевидно», говорили мы, увидѣвъ чистенькій домикъ. Когда же мы видѣли большія кучи удобренія, то, наоборотъ, говорили: «Это банкиръ». Если же мы видѣли цѣлыя Альпы навоза, то восклицали: «Нѣтъ сомнѣній, здѣсь живетъ какой-нибудь герцогъ!»
На эту характерную черту въ описаніяхъ, посвѣщенныхъ Шварцвальду, обращено слишкомъ мало вниманія. Очевидно, что для здѣшняго жителя навозъ есть сокровище, его монетная единица, его гордость, его старинный мастеръ, его собраніе старинныхъ вещей, его любимое дѣтище, его тема для разговоровъ, зависти, уваженія, предметъ его главной заботливости при составленіи духовной. Настоящая повѣсть Шварцвальда, если толью она когда-нибудь будетъ написана, необходимо должна быть составлена по слѣдующему шаблону:
Богатый и старый фермеръ по имени Гуссъ. Онъ еще отъ отца наслѣдовалъ большія кучи навозу, а трудолюбіемъ и бережливостью еще болѣе увеличилъ ихъ. Послѣднее въ «Бедеккерѣ» слѣдуетъ помѣтить двумя звѣздочками[1]. Эти кучи пріобрѣтаютъ повсемѣстную знаменитость. Шварцвальденскій художникъ пишетъ, съ нихъ картину — свое лучшее произведеніе. Король пріѣзжаетъ посмотрѣть на нихъ. Гретхенъ Гуссъ — дочь и наслѣдница. Павелъ Гохъ — молодой сосѣдъ, открыто ищущій руки Гретхенъ: въ сущности, онъ ищетъ только навозу. Гохъ самъ обладаетъ нѣсколькими возами этой чернолѣсской монеты и потому считается хорошею партіею; тѣмъ не менѣе онъ гадокъ, низокъ, не имѣетъ сердца, тогда какъ Гретхенъ — олицетворенное чувство и поэзія. Гансъ Шмидтъ, другой молодой сосѣдъ, полонъ чувства, полонъ поэзіи; Гансъ любитъ Гретхенъ, Гретхенъ любитъ Ганса. Но у Ганса нѣтъ навоза. Старый Гуссъ отказываетъ ему отъ дома. Сердце Ганса разрывается отъ горя, и онъ идетъ въ лѣсъ, чтобы умереть вдали отъ жестокаго свѣта, который говоритъ про него: «Что это за человѣкъ, если онъ не имѣетъ навозу!»
(Слѣдуетъ промежутокъ въ 6 мѣсяцевъ).
Павелъ Гохъ приходитъ къ старому Гуссу и говоритъ:
— Наконецъ-то я богатъ; у меня какъ разъ столько, сколько вы требовали, пойдите и посмотрите на кучу.
Старый Гуссъ идетъ и, осмотрѣвъ, говоритъ:
— Этого достаточно, бери ее и будь счастливъ, — онъ разумѣетъ, конечно, Гретхенъ.
(Слѣдуетъ промежутокъ въ двѣ недѣли).
Гости, приглашенные на свадьбу, собрались въ гостиной стараго Гусса. Гохъ скроменъ и сіяетъ довольствомъ, Гретхенъ оплакиваетъ свою горькую судьбу.
Входитъ старый главный бухгалтеръ Гусса. Гуссъ говоритъ ему гнѣвно: «Я даю вамъ три недѣли, чтобы найти ошибку въ вашихъ книгахъ и доказать, что вы не мошенникъ. Пройдетъ назначенный срокъ, и вы или найдете пропажу, или пойдете въ тюрьму, какъ воръ». Бухгалтеръ: — «Я уже нашелъ ее». — «Гдѣ?» Бухгалтеръ, твердо и трагически: — «У жениха въ кучѣ! Возьмите вора, посмотрите, какъ онъ дрожитъ и блѣднѣетъ!» — (общее смятеніе). Павелъ Гохъ: «Погибъ, погибъ!» Падаетъ черезъ корову въ обморокъ; его тотчасъ же заковываютъ въ кандалы. Гретхенъ: «Спасена!» падаетъ черезъ теленка въ обморокъ отъ радости и попадаетъ въ объятія Ганса Шмидта, который вбѣгаетъ въ этотъ моментъ. Старый Гуссъ: «Какъ, ты здѣсь, плутъ? Оставь дѣвушку и убирайся отсюда». Гансъ, все еще поддерживая безчувственную Гретхенъ: «Нѣтъ, не уйду. Знай же, жестокій старикъ, что я явился съ такими правами, что ты не можешь теперь мнѣ отказать».
Гуссъ. — Какъ, ты? Съ какими это?
Гансъ. — Такъ слушай же. Люди отвернулись отъ меня, и я ушелъ отъ нихъ. Одинокій бродилъ я по лѣсу призывая смерть, но она не шла ко мнѣ. Я питался кореньями, изъ которыхъ выбиралъ самые горькіе. И вотъ, три дня тому назадъ, копаясь въ землѣ, я открылъ рудники навозу! Я нашелъ цѣлую голконду, неисчерпаемую Бонанзу самаго лучшаго навозу! Теперь я могу купить васъ всѣхъ и всетаки у меня останутся еще цѣлыя горы! Ага, теперь ты началъ улыбаться! (Общее смятеніе). Происходитъ осмотръ образчика руды. Старый Гуссъ, восторженно: «Разбуди ее, растолкай же ее, благородный юноша; она твоя!» Свадьба сейчасъ же совершается. Бухгалтеръ возвращается въ свою контору къ своимъ книгамъ. Павелъ Гохъ отправляется на висѣлицу. Обладатель Бонанзы Чернаго лѣса достигаетъ преклонныхъ лѣтъ и наслаждается любовью своей жены и 27-ми дѣтей, возбуждая всеобщую зависть.
Какъ-то разъ мы завтракали отварною форелью въ маленькой деревушкѣ (Оттенхофенъ) въ тавернѣ подъ вывѣской «Земледѣльческая». Послѣ завтрака мы перешли отдыхать и курить въ общій залъ, гдѣ и застали цѣлое общество чернолѣсской знати, человѣкъ восемь или девять, сидящихъ за отдѣльнымъ столомъ. Это было общее собраніе мѣстнаго округа въ полномъ составѣ, собравшееся сюда съ 8-ми часовъ утра для выбора новаго члена; покончивши дѣло, они уже четыре часа пьютъ пиво за счетъ новоизбраннаго. Все это былъ народъ пожилой, лѣтъ подъ 50 или 60, съ важнымъ выраженіемъ добродушнаго лица, одѣтый въ костюмы, хорошо намъ знакомые изъ описаній Шварцвальда, въ широкія, съ круглой тульею, черныя фетровыя шляпы съ приподнятыми полями; длинные красные жилеты съ большими металлическими пуговицами, сюртуки чернаго альпака съ тальей гдѣ-то между плечами. Не слышно было ни рѣчей, ни шума, шелъ только тихій, степенный разговоръ; совѣтъ потихоньку, не торопясь, но вѣрно и основательно наливался пивомъ, сохраняя степенность и внушительность, какъ и подобаетъ людямъ съ положеніемъ, людямъ вліятельнымъ, людямъ навоза.
Послѣ полудня, несмотря на порядочную жару, мы потянулись далѣе, шли мы берегомъ шумливой рѣчки съ чистою и прозрачною водою, мимо фермъ, водяныхъ мельницъ и нескончаемаго ряда крестовъ, изваяній святыхъ и мадоннъ. Эти кресты и изображенія ставятся здѣсь въ память умершихъ ихъ родственниками и друзьями; они стоятъ почти на такомъ разстояніи другъ отъ друга, какъ телеграфные столбы въ нѣкоторыхъ странахъ.
Мы шли по проѣзжей дорогѣ, при чемъ насъ преслѣдовало обычное наше счастье; все время мы двигались по самому солнопеку, видя передъ собой тѣнистые участки дороги; но прежде чѣмъ мы добирались до нихъ, тѣнь уходила все дальше и дальше. Вообще за все время нашего странствованія намъ рѣдко когда удавалось пройти мѣстечко, которое могло бы дать тѣнь именно въ ту пору дня, когда оно дѣйствительно затѣнено. На этотъ разъ, было какъ-то особенно жарко; единственнымъ утѣшеніемъ, если только это могло быть утѣшеніемъ, былъ тотъ неоспоримый фактъ, что крестьянамъ, работавшимъ надъ нашими головами, по крутымъ горнымъ склонамъ, было еще хуже, чѣмъ намъ. Наконецъ, и намъ стало не въ моготу отъ этого нестерпимаго жара и блеска; мы перепрыгнули ровъ и вошли въ глубокій сумракъ лѣса, съ намѣреніемъ отыскать то, что въ путеводителѣ названо «старой дорогой».
Мы скоро нашли эту старую дорогу, и случайно оказалось, что она та самая, которую намъ было надо; однако же, мы шли по ней въ увѣренности, что мы заплутались, а разъ мы такъ думали, то, понятно, и спѣшить намъ было не для чего. Мы и не спѣшили. Поминутно растягиваясь на мягкомъ моховомъ ложѣ, мы предавались отдыху, наслаждаясь тишиной и прохладой лѣсного уголка. Здѣсь мы были совершенно одни, а на проѣзжей дорогѣ, которую мы только-что оставили, кипѣла сутолока: тянулись телѣги, шли школьники, крестьяне и цѣлые отряды студентовъ чуть не со всей Германіи.
Предаваясь отдыху, мы въ то же время занимались наблюденіями надъ муравьями. Ничего новаго я въ нихъ не нашелъ, по крайней мѣрѣ, такого, чтобы заставило меня измѣнить о нихъ свое мнѣніе. Мнѣ кажется, что все, что касается пресловутой разумности этого насѣкомаго, преувеличено до крайности. Я много лѣтъ подъ-рядъ, вмѣсто того, чтобы заниматься чѣмъ-нибудь болѣе полезнымъ, наблюдалъ муравья, и нашелъ, что живой муравей, мало чѣмъ въ отношеніи разумности отличается отъ муравья мертваго. Я говорю, конечно, объ обыкновенномъ муравьѣ, такъ какъ незнакомъ ни со швейцарскими, ни съ африканскими муравьями, о которыхъ разсказываютъ, будто они имѣютъ правильно организованныя арміи, держутъ рабовъ и диспутируютъ о религіи. Быть можетъ, эти муравьи и представляютъ что-нибудь особенное, и оправдываютъ тѣ удивительныя исторіи, которыя пишутся о нихъ натуралистами, но что касается нашего обыкновеннаго муравья, то весь его умъ не болѣе какъ обманъ. Конечно, я не могу не признать за нимъ трудолюбія; это одно изъ самыхъ дѣятельныхъ созданій на землѣ, — когда на него кто-нибудь смотритъ; но и только, остальныя его качества, сводятся къ упорству и безтолковости. Вотъ онъ вышелъ на фуражировку, вотъ онъ поймалъ какую-то добычу, а затѣмъ что онъ дѣлаетъ? Идетъ съ ней домой? Вовсе нѣтъ, онъ несетъ ее, куда хотите, но только не домой. Онъ даже не знаетъ, гдѣ его домъ. Его муравейникъ лежитъ, быть можетъ, всего въ трехъ футахъ отъ него, и тѣмъ не менѣе онъ не въ состояніи найти его. Какъ я уже сказалъ, онъ поймалъ добычу; чаще всего что-нибудь такое, что ни ему, ни кому другому не можетъ принести ни малѣйшей пользы; кромѣ того, добыча эта непремѣнно всемеро больше, чѣмъ ей слѣдовало бы быть; вотъ онъ схватываетъ ее за самое неудобное мѣсто, съ силою подымаетъ ее на воздухъ и трогается, — не къ дому, но совершенно въ противоположную сторону; идетъ онъ не тихо и осторожно; нѣтъ, онъ несется, какъ бѣшеный, съ поспѣшностью, которая скоро истощаетъ его силы; вотъ онъ притащилъ свою ношу къ камню; вмѣсто того, чтобы обойти кругомъ, онъ лѣзетъ на него задомъ, таща за собой и добычу, падаетъ съ нею на землю, съ яростью вскакиваетъ, отряхиваетъ на себѣ платье, и, поплевавъ на руки, схватываетъ ношу, и со злобой начинаетъ ее тащить дальше; то онъ несетъ ее передъ собой, то онъ тащитъ ее, пятясь задомъ, то, вдругъ разозлившись, подниметъ ее надъ головой и направится въ совершенно противоположную сторону; вотъ онъ подходитъ къ какому-то растенію; ему и въ голову не приходитъ обойти его кругомъ. Нѣтъ, ему необходимо влѣзть, и онъ дѣйствительно лѣзетъ и тащитъ свою ничего не стоящую ношу на самую верхушку, что настолько же остроумно, какъ если бы я вздумалъ снести куль муки изъ Гейдельберга въ Парижъ, и по дорогѣ захотѣлъ бы перетащить его черезъ Страсбургскую колокольню; забравшись на самый верхъ, онъ убѣждается, что это вовсе не то мѣсто, куда ему требовалось попасть; поспѣшно осмотрѣвъ окрестность, онъ тотчасъ же спускается или просто сваливается на землю и снова пускается въ путь, по обыкновенію, въ совершенно уже другомъ направленіи. По истеченіи получаса такой бѣготни онъ оказывается не далѣе какихъ-нибудь шести дюймовъ отъ мѣста первоначальнаго отправленія, гдѣ и бросаетъ свою ношу, а между тѣмъ, онъ избороздилъ во всѣхъ направленіяхъ кругъ радіусомъ не менѣе, какъ въ два ярда, и влѣзалъ на всѣ камешки и травинки, какіе только попадались ему на пути.
Бросивъ ношу, муравей обтираетъ со лба потъ, расправляетъ помятые члены и съ прежнею стремительностью, хотя и совершенно безъ цѣли, бѣжитъ, куда понесутъ его ноги. Сдѣлавши безчисленное множество зигзаговъ, онъ, наконецъ, наталкивается на только-что брошенную имъ же ношу. Но онъ уже все позабылъ; осмотрѣвшись, чтобы не попасть какъ-нибудь случайно къ своему дому, онъ схватываетъ ее и снова принимается за старую работу и продѣлываетъ все то же, что и прежде. Вотъ онъ встрѣтился съ другимъ муравьемъ и остановился отдохнуть. Новоприбывшій, повидимому, убѣжденъ, что прошлогодняя нога кузнечика представляетъ громадную цѣнность; онъ спрашиваетъ перваго муравья, гдѣ онъ ее нашелъ. Но собственникъ успѣлъ уже забыть, онъ помнитъ только, что нашелъ ее «гдѣ-то тамъ вотъ». Очевидно, пріятель предлагаетъ свою помощь, чтобы донести ногу до дому. И вотъ съ тупоуміемъ чисто муравьинымъ они схватываютъ кузнечикову ногу за оба конца и изо всей своей силы тянутъ ее въ противоположныя стороны. Затѣмъ они останавливаются, чтобы посовѣтоваться и отдохнуть. Они видятъ, что дѣло у нихъ не спорится, но почему — этого открыть они не могутъ. Вотъ они снова берутся за работу, но такъ какъ пріемы ихъ тѣ же, что и прежде, то и результаты прежніе. Слѣдуютъ пререканія. Очевидно, каждый обвиняетъ другого, который будто бы только мѣшаетъ. Мало-по-малу они разгорячаются, и споръ заканчивается дракой. Нѣсколько минутъ они грызутъ и рвутъ другъ друга своими громадными челюстями; они катаются и кувыркаются по землѣ до тѣхъ поръ, пока одинъ изъ нихъ не лишится усика или ноги и не уступитъ, чтобы оправиться отъ поврежденія. Затѣмъ они примиряются и опять сообща принимаются за прерванную работу, и опять-таки прежнимъ безсмысленнымъ образомъ. Но покалѣченный муравей теперь не можетъ уже такъ спорить со здоровымъ, и вотъ, несмотря на всѣ его усилія, здоровый его товарищъ тянетъ его за собой вмѣстѣ съ ношею. Вмѣсто того, чтобы уступить, калѣка еще цѣпляется и только еще болѣе повреждаетъ свою раненую ногу о всякое препятствіе, которое встрѣтится имъ по пути. Наконецъ, когда нога кузнечика будетъ еще разъ протащена по всей аренѣ и очутится на прежнемъ своемъ мѣстѣ, муравьи, мокрые отъ пота, окончательно бросаютъ ее. Они оба какъ-то вдругъ убѣждаются, что старая, сухая нога кузнечика совсѣмъ не стоитъ тѣхъ трудовъ, какіе они на нее положили. Не долго думая, они расходятся въ разныя стороны и принимаются за поиски какого-нибудь стараго гвоздя или другой подобной вещи, достаточно малоцѣнной, чтобы заинтересовать муравья.
Въ Шварцвальдѣ мнѣ пришлось наблюдать муравья, который тащилъ громаднаго мертваго паука, превосходившаго его самого не менѣе какъ разъ въ десять. Паукъ былъ еще живъ, но настолько слабъ, что не могъ сопротивляться. Тѣло его было совершенно кругло и имѣло величину горошины. Муравей, видя, что я наблюдаю за нимъ, оборотилъ паука на спину, схватилъ его челюстями за шею и, поднявъ высоко на воздухъ, злобно устремился съ нимъ впередъ; при этомъ онъ перекатывался черезъ камешки, наступалъ пауку на ноги; онъ то тащилъ паука, повернувшись задомъ, то подталкивалъ его передъ собой; онъ втаскивалъ его на камни въ шесть дюймовъ вышиною, вмѣсто того, чтобы обойти ихъ; онъ влѣзалъ съ нимъ на траву, на высоту, разъ въ двадцать превышавшую его собственный ростъ и съ самой вершины прыгалъ обратно на землю; словомъ, онъ продѣлалъ рѣшительно все, что я говорилъ раньше, и, наконецъ, бросилъ свою ношу на серединѣ дороги, гдѣ ее несомнѣнно не замедлитъ подхватить другой подобный же оселъ. Я смѣрилъ разстояніе, пройденное этимъ глупцомъ, и пришелъ къ заключенію, что человѣку, чтобы сравняться съ нимъ въ количествѣ работы, за какія-нибудь 20 минутъ необходимо совершить слѣдующее: связать вмѣстѣ пару добрыхъ лошадей пудовъ по 20 вѣсу каждая, и пронести ихъ на разстояніи около 1800 футовъ, и при томъ перетаскивать ихъ черезъ всѣ попавшіеся камни высотою не менѣе 6 футовъ (отнюдь не обходя ихъ кругомъ); затѣмъ, этому человѣку необходимо еще влѣзть на скалу и оттуда прыгнуть въ пропасть вродѣ Ніагары, перелѣзть черезъ пару — другую колоколенъ футовъ по 120 вышиною и въ концѣ концовъ бросить своихъ лошадей гдѣ-нибудь на совершенно открытомъ мѣстѣ безъ всякаго присмотра и отправиться въ поиски за другой подобной же идіотской работой.
Наукою недавно установленъ тотъ фактъ, что муравей не дѣлаетъ запасовъ на зиму. Обстоятельство это до нѣкоторой степени должно изгнать его изъ нашей литературы. Онъ работаетъ только тогда, когда на него смотрятъ, да и то только въ такомъ случаѣ когда смотритъ начинающій, неопытный натуралистъ, который хочетъ сдѣлать наблюденія. Такое поведеніе есть верхъ надувательства; несомнѣнно оно вытѣснитъ муравья изъ учебныхъ хрестоматій. Затѣмъ у него недостаетъ смыслу даже настолько, чтобы отличить съѣдобное отъ несъѣдобнаго. Это уже верхъ невѣжества которое должно повредить ему въ глазахъ всего свѣта. Онъ не сумѣетъ обойти пня, не можетъ найти дороги домой. Это верхъ идіотизма, а разъ установленъ такой фактъ, врядъ ли найдется еще хоть одинъ охотникъ прославлять это насѣкомое. Его пресловутая дѣятельность не болѣе какъ совершенно безцѣльная суета, такъ какъ никогда онъ не приноситъ домой того, что подхватилъ на дорогѣ. Все это вмѣстѣ взятое, окончательно разрушаетъ его репутацію разумнодѣйствующаго существа. Итакъ, нашъ муравей со всѣми его удивительными качествами и наклонностями не болѣе, какъ басня, и надо только удивляться, какъ это муравью удавалось столько времени морочить весь свѣтъ.
Правда, муравей очень силенъ, но можно указать на существа еще болѣе сильныя, о которыхъ большинство даже и не подозрѣваетъ. Вотъ, напримѣръ, поганышъ грибъ, который достигаетъ полнаго своего развитія за одну ночь; — онъ отдираетъ отъ земли слой перепутанныхъ сосновыхъ иглъ и грязи по объему вдвое болѣе самого себя; весь этотъ грузъ онъ поддерживаетъ на себѣ, какъ колонна поддерживаетъ сводъ. Я увѣренъ, что 10.000 такихъ поганышей могли бы сдержать человѣка. Сила, какъ видите, громадная, но что въ ней толку?
Все время послѣ обѣда мы шли, поднимаясь на холмъ. Часовъ въ пять или около половины шестого, когда мы достигли высшей точки подъема, густая завѣса лѣса какъ будто раздернулась передъ нашими глазами, и мы совершенно неожиданно увидѣли себя на краю обрыва, передъ восхитительнымъ глубокимъ ущельемъ, за которымъ виднѣлась широкая панорама покрытыхъ лѣсомъ горъ, съ ихъ вершинами, блистающими на солнцѣ, и склонами, погруженными въ туманную, пурпуровую тѣнь. Ущелье это, называемое Аллерхейлигенъ, въ верхней своей части, представляющей покрытую травой равнину, можетъ доставить прелестный уголокъ для человѣческаго жилья, уголокъ тихій, уединенный и недоступный для мірской суеты. Монахи прежняго времени, конечно, не проглядѣли этого уголка и вотъ передъ нами виднѣются живописныя развалины ихъ церкви и монастыря, какъ будто желающія доказать, что смиренные служители алтаря и семь столѣтій тому назадъ обладали такимъ же безошибочнымъ инстинктомъ въ разыскиваніи для своихъ поселеній самыхъ лучшихъ мѣстечекъ, какимъ они отличаются и по настоящее время.
Около руинъ въ настоящее время стоитъ большая гостинница, переполненная туристами лѣтняго сезона. Опустясь въ ущелье, мы ужинали въ этой гостинницѣ; ужинъ былъ бы недуренъ, если бы только форель не была переварена. Вообще, нѣмцы ужасно любятъ все перевареное, что можетъ служить хорошимъ доказательствомъ въ пользу той гипотезы, что именно нѣмцы были первыми колонистами, поселившимися на дикихъ островахъ у береговъ Шотландіи. Однажды у этихъ береговъ потерпѣла крушеніе какая-то шкуна, нагруженная апельсинами; простодушные дикари оказали столько услугъ капитану судна, что онъ приказалъ дать имъ столько апельсинъ, сколько они сами пожелаютъ. На другой день онъ спросилъ, понравились ли имъ апельсины. Въ отвѣтъ они качали головою, говоря:
«Жареные они не вкусны; и даже вареные они не настолько хороши, чтобы ихъ сталъ ѣсть даже голодный».
Послѣ ужина мы тронулись далѣе внизъ, вдоль по ущелью. Оно прекрасно, главнымъ образомъ, вслѣдствіе соединенія мягкой красоты лѣсного пейзажа съ дикимъ видомъ безплодныхъ скалъ. Быстрый горный ручей съ шумомъ бѣжитъ по ущелью, то пропадая въ узкихъ расщелинахъ скалъ, то ниспадая цѣлымъ рядомъ каскадовъ. Пройдя послѣдній изъ этихъ маленькихъ водопадовъ, стоитъ обернуться, чтобы полюбоваться чуднымъ зрѣлищемъ: передъ вами всѣ водопады въ видѣ громадной лѣстницы съ семью уступами, бѣлѣющими отъ пѣны и сверкающими на солнцѣ огнями и брилліантами — картина настолько же прекрасная, какъ и своеобразная.
Примѣчанія
- ↑ Если въ Бедеккерѣ что-либо отмѣчено двумя звѣздочками, то это значитъ «весьма достойно вниманія».Прим. автора.