Сахалин (Дорошевич)/Каторжные типы/ДО
| ← Безсрочный «испытуемый» Гловацкій | Сахалинъ (Каторга) — Каторжные типы | Посвященіе въ каторжники → |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 298. |
Сѣрые лица и халаты. Какой однообразной кажется толпа каторжанъ! Но когда вы познакомитесь поближе, войдете въ ея жизнь, вы будете различать въ этой сѣрой массѣ безконечно разнообразные типы. Мы познакомимся съ главнѣйшими, — съ тѣми, про которые можно сказать, что они составляютъ «атмосферу тюрьмы», ту атмосферу, въ которой нарождаются преступленія и задыхается все, что попадаетъ въ нее мало-мальски честнаго и хорошаго.
Если вы войдете въ тюрьму въ обѣденное время, вамъ, конечно, прежде всего бросится въ глаза небольшой ящикъ, на которомъ разставлены бутылочки молока, положены вареныя яйца, кусочки мяса, бѣлый хлѣбъ. Тутъ же лежатъ сахаръ и папиросы. Гдѣ-нибудь подъ нарами, можете быть вполнѣ увѣрены, отлично спрятаны водка и карты. Это — «майданъ». Около этого буфета вы увидите фигуру, по большей части, татарина-майданщика. Прежде, въ сибирскія времена каторги, майданы держали исключительно бродяги. Каторга тамъ была богаче. Тюрьма получала массу подаяній. Русскій народъ считаетъ святымъ долгомъ подавать «несчастненькимъ», и, пространствовавъ пѣшкомъ по городамъ и весямъ, партія арестантовъ приходила въ каторгу съ деньгами. Тогда майданщики наживали въ тюрьмѣ тысячи, — бродяги обирали тюрьму. Вотъ откуда и ведется теперешняя ненависть и презрѣніе каторги къ бродягамъ. Это ненависть историческая, восходящая еще къ страшнымъ разгильдѣевскимъ временамъ. Эта ненависть передана однимъ поколѣніемъ каторги другому. Каторга вымещаетъ бродягамъ обиды историческія. Мститъ за давнія угнетенія, своеволіе, обирательство. Теперь денежная власть изъ рукъ бродягъ перешла къ татарамъ. Нищую сахалинскую каторгу обираютъ татары, какъ «богатую» сибирскую каторгу обирали бродяги. Вотъ причина той страшной ненависти къ татарамъ, которую я никакъ не могъ понять, когда у насъ въ трюмѣ парохода арестанты чуть не убили татарина только за то, что онъ нечаянно наступилъ кому-то на ногу. Эта національная ненависть носитъ экономическую подкладку.
Всѣ эти[1] богатеи Сахалина, зажиточные поселенцы, на которыхъ вамъ съ такою гордостью указываютъ, — по большей части, нажились въ тюрьмѣ на майданѣ.
— Нескладно! — упрекалъ я каторжника, когда онъ разсказывалъ мнѣ, какъ зарѣзали одного зажиточнаго поселенца. — Свой же братъ, трудомъ, потомъ, кровью нажилъ, а вы же его убили!
— Трудомъ! — каторжникъ даже разсмѣялся. — Будетъ, ваше высокое благородіе, ихъ-то жалѣть, — вы насъ лучше пожалѣйте! Трудомъ! При мнѣ же въ тюрьмѣ майданъ держалъ; сколько изъ-за него народа погибло!
Майданъ, это — закусочная, кабакъ, табачная лавочка, игорный домъ и доходная статья тюрьмы. Тюрьма продаетъ право ее эксплоатировать. Майданъ сдается обыкновенно на одинъ мѣсяцъ, съ торговъ, 1-го числа. Майданщикъ платитъ по 15 к. каждому арестанту камеры, если у него играютъ только въ «арестантскій преферансъ», и по 20 коп., если игра идетъ еще и въ штоссъ и въ кончинку. Кромѣ того, майданщикъ долженъ нанять по 1 рублю 50 копеекъ двоихъ «каморщиковъ», обыкновенно несчастнѣйшихъ жигановъ, которые обязуются выносить «парашу», подметать, или, вѣрнѣе, съ мѣста на мѣсто перекладывать, соръ, мыть тюрьму, или, вѣрнѣе, разводить водой и размазывать жидкую грязь.
Майданщикъ же долженъ держать и стремщика, который за 15 копеекъ въ день стоитъ у дверей и долженъ предупреждать:
— Духъ! — если идетъ надзиратель.
— Шесть! — если идетъ начальство.
— Вода! — если грозитъ вообще какая-нибудь опасность.
За это тюрьма обязуется охранять интересы майданщика и смертнымъ боемъ бить всякаго, кто не платитъ майданщику долга. Тюрьмѣ нѣтъ дѣла до того, при какихъ условіяхъ задолжалъ товарищъ майданщику. Майданщикъ кричитъ:
— Что жъ вы, такіе-сякіе, деньги съ меня взяли, а бить не бьете?
И тюрьма бьетъ насмерть:
— Задолжалъ, — такъ плати.
Самый выгодный и хорошій товаръ майдана — водка. Цѣна на нее колеблется, глядя по мѣсту и по обстоятельствамъ; но обыкновенная цѣна бутылкѣ слабо разведеннаго спирта, въ тюрьмѣ для исправляющихся, отъ 1 руб. до 1 руб. 50 коп. Водка очень слабая, оставляетъ во рту только скверный вкусъ, и у меня вѣчно выходили изъ-за этого пререканія съ самымъ старымъ каторжникомъ на Сахалинѣ[2], дѣдушкой русской каторги, Матвѣемъ Васильевичемъ Соколовымъ.
— Чего ты мнѣ все деньги даешь! Ты самъ пойди въ майданъ выпей, — кака-така тамъ есть водка! Ты меня къ себѣ позови, кухаркѣ вели, чтобъ чашечку поднесла. Это вотъ — водка!
Цѣны на остальные товары въ майданѣ слѣдующія: бутылку молока, которая самимъ имъ достается за 3—4 копейки, майданщики продаютъ по пятачку. Яйцо — 3 коп., самому 1 р. 20 коп. сотня. Хлѣбъ бѣлый — 6 коп. фунтъ, самому — 4 коп. Свинина — другого мяса въ тюрьмѣ нѣтъ, коровъ поселенцы не продаютъ: нужны для хозяйства, — вареная свинина рѣжется кусочками по фунта, кусочекъ — 5 копеекъ, фунтъ сырой свинины — 20—25 коп. Кусочекъ сахару — копейка. Папироса — копейка.
Это все на наличныя деньги. Можете себѣ представить, по какимъ цѣнамъ все это отпускается въ кредитъ! Главнѣйшая статья дохода майдановъ, какъ и нашихъ клубовъ, карты. Майданщикъ получаетъ 10 процентовъ съ банкомета и 5 — съ понтера. Кромѣ того, майданщики занимаются, конечно, и ростовщичествомъ, покупкой и сбытомъ краденаго. Все почти, что заработаетъ, украдетъ или изъ-за чего убьетъ тюрьма, переходитъ въ концѣ-концовъ въ руки майданщика.
Майданщикъ играетъ огромную роль при «смѣнкахъ», которыя называются на арестантскомъ языкѣ «свадьбой». «Свадьба» обыкновенно происходитъ такъ. Если въ тюрьмѣ есть долгосрочный арестантъ, желающій смѣняться именемъ и «участью» съ краткосрочнымъ, — онъ входитъ въ компанію съ Иванами, храпами, и они привлекаютъ къ участію въ дѣлѣ обязательно майданщика. Они подыскиваютъ подходящаго по внѣшнему виду краткосрочнаго арестанта, по большей части бѣдняка, и начинаютъ за нимъ охоту. Когда съ человѣкомъ сидишь 24 часа вмѣстѣ, поневолѣ изучишь его нравъ, характеръ, узнаешь склонности и маленькія слабости. Компанія начинаетъ работать. Майданщикъ вдругъ входитъ въ необыкновенную дружбу съ намѣченной жертвой. Предлагаетъ голодному въ кредитъ, что угодно:
— Ты ничего. Ты бери. Ты парень, я вижу, добрый. Изъ дома тебѣ пришлютъ, — можетъ, подаяніе будетъ, а либо заработаешь, украдешь что. Я повѣрю. Ты парень честный.
— Да ты водочки не хочешь ли?
И майданщикъ подноситъ чашечку водочки.
— Пей, пей! Потомъ сочтемся!
Захмелѣвшій арестантъ проситъ другую. Хмелѣетъ сильнѣе. А тутъ сосѣдъ «затираетъ»:
— Ты что? Ты человѣкъ фартовый! Ты въ карты сядь, — завсегда и водка и все будетъ… Смотри вонъ, такой-то. Сколько деньжищъ сгребъ, какъ живетъ: водка не водка! Ты не робѣй, главное!
— Денегъ нѣту…
— А ты у майданщика попроси. Онъ къ тебѣ добрый. Дастъ на розыгрышъ? Эй, дядя…
— Чего? Деньжонокъ на розыгрышъ? Играй, — плачу за тебя, потомъ сочтемся!
Тутъ на сцену выступаетъ «мастакъ», обыгрывающій простака навѣрняка. Нѣсколько рублей, которые «для затравки» спервоначала даютъ простаку выиграть, кружатъ ему голову.
— Ловко! Молодца! Бухвость его! Дуй въ хвостъ и гриву! — подзадориваютъ толпящіеся около «Иваны».
— Видать птицу по полету! За этакимъ не пропадетъ! Подать водочки? — предлагаетъ майданщикъ.
А опьянѣвшій отъ вина и успѣха герой вопитъ:
— Бардадымъ два цѣлковыхъ! Шеперка полтина очко!
— Такъ его! Такъ! Дуй! Эта бита, — другая будетъ дана! Мечи, сиволапый чортъ, не любишь проигрывать?..
Бита!.. Бита!.. Бита!..
Словомъ, когда на утро «герой» просыпается съ головой, готовой треснуть отъ вчерашняго похмелья, у него проиграно все: казенная дачка хлѣба за годъ впередъ… Съ голода мри… А тутъ еще «барахольщикъ» подходитъ:
— Отлежался, милъ человѣкъ! Скидавай-ка бушлатъ да штаны. Помнишь, какъ вчера мнѣ продалъ!
«Герой» съ ужасомъ припоминаетъ, какъ вчера, дѣйствительно, кажется, что-то въ этомъ родѣ было.
— А не помнишь, — тюрьма напомнитъ. Вонъ они всѣ видѣли! — «барахольщикъ» указываетъ на «Ивановъ».
— При насъ было!
— Ты и слѣдующую-то дачку тоже не забудь мнѣ отдать. За годъ впередъ проиграно. Аль забылъ? Реберъ, братъ, не бываетъ у тѣхъ, кто забываетъ. Порядокъ арестантскій — извѣстный.
А тутъ и майданщикъ подходитъ:
— Начудилъ ты тутъ вчера, милъ человѣкъ! Теперь за расплату возьмемся. По майдану ты мнѣ задолжалъ столько-то, да проигрышу я за тебя заплатилъ столько-то. Выкладай! Гдѣ денежки?
— Да вѣдь ты жъ авчерась говорилъ…
— То другое дѣло, милый человѣкъ! Авчерашняго числа авчерашній разговоръ былъ. А сегодняшняго — сегодній. Мнѣ деньги нужны, — за товаръ платить. А ежели ты должать да не платить, — такъ мы по-свойски. Братцы, что жъ это? Грабежъ?
— Какой же такой порядокъ въ тюрьмѣ пошелъ? — орутъ храпы. — Майданщику не платятъ! Мы съ майданщика за майданъ беремъ, а ему не платятъ! Кто жъ послѣ этого майданъ содержать будетъ? Чѣмъ тюрьма жить будетъ? Гдѣ таки порядки писаны?
— Мять будемъ! — заявляютъ «Иваны». — Нѣтъ такихъ порядковъ въ каторгѣ, чтобъ задолжать да не платить!
Все проиграно, кругомъ въ долгу. Впереди — голодная смерть и переломанныя ребра.
Въ эту-то минуту къ потерявшему голову краткосрочному и подходитъ «крученый» арестантъ, — торреадоръ каторги.
— Хочь, изъ бѣды выручу?
— Милостивецъ!
— Слухай, словечка не пророни. Есть тутъ такой-то, большесрочникъ, на тебя смахиваетъ. Наймись за него въ каторгу.
— На двадцать лѣтъ-то? Вѣкъ загубить? — съ ужасомъ глядитъ на демона-искусителя арестантъ, которому и каторги-то всего 3—4 года.
— Все одно, — жизни тебѣ нѣтъ. Убьютъ за то, что въ майданъ не платишь, — аль-бо съ голода подохнешь! А ты слухай хорошенько. Ты человѣкъ молодой, порядковъ не знаешь, а я человѣкъ крученый, всѣ ходы и выходы знаю. Зачѣмъ навѣкъ иттить? Сбѣжимъ за первый сортъ! Да тебѣ и вся, сколько есть, каторга поможетъ! Мы завсегда такихъ освобождаемъ! Сколько такихъ-то бѣгало. Такой-то, такой-то, такой-то!..
«Крученый» сыплетъ небывалыми фамиліями:
— Не слыхалъ? Такъ ты у другихъ спроси, какіе поумнѣе. Бѣжалъ, сказался бродягой, никто не выдастъ, — на полтора года. Любехонько. «Сухарнику» ли не житье! А ты, милъ человѣкъ, пойди къ долгосрочнику да въ ножки поклонись: чтобъ тебя взялъ. Насъ, такихъ-то, много.
Если будущій «сухарникъ» не соглашается, «крученому» остается только мигнуть.
— Бей его! — вопитъ майданщикъ.
И каторга принимается истязать неисправнаго плательщика. На первый разъ бьютъ безъ членовредительства, по большей части ногами между лопатокъ, и отнюдь не «въ морду», чтобъ смѣнщика «не портить». Но предупреждаютъ:
— А дальше не то тебѣ, такому-сякому, будетъ! До тѣхъ поръ бить станутъ, пока все до копеечки въ майданъ не отдашь!
Иваны и храпы слѣдятъ за нимъ и не отступаютъ ни на шагъ: «чтобъ не повѣсился». Голодный, избитый, во всемъ отчаявшійся, онъ идетъ къ долгосрочнику и говоритъ:
— Согласенъ!
— Помни же! Не я звалъ, — самъ напросился. Чтобъ потомъ не на попятную.
И начинается торгъ на человѣческую жизнь. Торгъ мошенническій: долгосрочный арестантъ будто бы платитъ майданщику огромные фиктивные долги «смѣнщика». А Иваны и храпы, дѣлая видъ, будто они надбиваютъ цѣну, на самомъ дѣлѣ оттягиваютъ всякій грошъ у несчастнаго.
— Ты ужъ и ему дай, что на разживку! — орутъ храпы.
— Съ чего давать-то? — кобенится наемщикъ. — Эку прорву деньжищъ-то платить-то! Въ майданъ плати! У барахольщика его выкупи! За пайку за годъ впередъ заплати. Съ чего давать?
— Ну, дай хоть пятишку! — великодушничаетъ какой-нибудь Иванъ. — Не обижай! Парень-то хорошъ. Да и по примѣтамъ подходитъ.
— Давать-то не изъ-за чего!
— Хошь пополамъ получку! — шепчетъ несчастному храпъ. — За тебя орать стану, а то ничего не дадутъ. Хошь, что ли-ча?
— Ори!
— Чаво тамъ пятишку! — принимается орать храпъ. — Красненькую дать не грѣшно. Ты ужъ не обижай человѣка-то: твое вѣдь имя приметъ. Грѣхи несть будетъ! Давай красный билетъ!
— Пятишку съ него будетъ.
— Красную!
— Цѣнъ этихъ въ каторгѣ нѣтъ!
— Деньги-то вѣдь настоящія, не липовыя[3].
— Да вѣдь и онъ-то настоящій, не липовый.
— Чортъ, будь по-вашему! Жертвую красную! Пущай чувствуетъ, чье имя, отчество, фамилію носитъ!
— Вотъ это дѣло! Ай-да Сидоръ Карповичъ! Это — душа!
— Вотъ тебѣ и свадьба и тюрьмѣ радость. Требуй что ль водки изъ майдана, Сидоръ Карповичъ! Дай молодыхъ вспрыснуть. Дай имъ Богъ совѣтъ да любовь! — балагуритъ каторга. — Майданщикъ, песій сынъ сиволапый, аль дѣла своего не знаешь? Свадьба, а ты водку не несешь!
И продалъ человѣкъ свою жизнь, свою участь за 10 р., — тогда какъ настоящая-то цѣна человѣческой жизни на каторгѣ, настоящая плата за «смѣнку» колеблется отъ 5 до 20 рублей. Половину изъ полученныхъ 10 рублей возьметъ себѣ, по условію, храпъ за то, что «надбавилъ» цѣну, а остальные пять отыграетъ «мастакъ» или возьметъ майданщикъ «въ счетъ долга»:
— Это что что за тебя заплатили! Ты самъ за себя поплати! За водку, молъ, не плачено.
Или попросту украдутъ у соннаго и пьянаго. Тюрьмѣ ни до чего до этого дѣла нѣтъ:
— Всякій о себѣ думай!
Но одна традиція свято соблюдается въ тюрьмѣ: человѣка, продавшаго свою «участь», напаиваютъ до безчувствія, чтобы не мучился.
— Тѣшь, дескать, свою проданную душу!
Онъ мѣняется со своимъ смѣнщикомъ платьемъ. Если раньше не носилъ кандаловъ, ему «пригоняютъ» на ноги кандалы, смѣнившійся разсказываетъ ему всю свою исторію, и тотъ обязанъ разсказать ему свою, чтобы не сбиться гдѣ на допросѣ. Тутъ же «подгоняютъ примѣты». Если у долгосрочнаго арестанта значилось въ особыхъ примѣтахъ нѣсколько недостающихъ зубовъ, — то смѣнившемуся краткосрочному вырываютъ или выламываютъ нужное число зубовъ. Если въ особыхъ примѣтахъ значатся родимыя пятна, — выжигаютъ ляписомъ пятна на соотвѣтствующихъ мѣстахъ. Все это дѣлается обязательно въ присутствіи всей камеры.
— Помнишь же? — спрашиваютъ у смѣнившагося.
— Помню.
— Всѣ, братцы, видѣли?
— Всѣ! — отвѣчаетъ тюрьма.
Приказываютъ майданщику подать водку, — и «свадьба» кончена. Человѣкъ продалъ свою жизнь, взялъ чужое имя и превратился въ сухарника. Наниматель отнынѣ — его хозяинъ. Если сухарникъ вздумалъ бы заявить о «свадьбѣ» по начальству и «засыпать» хозяина, — онъ будетъ убитъ. Другого наказанія за это каторга не знаетъ.
И вотъ на утро, снова съ головой, которая трещитъ съ похмелья, просыпается новый долгосрочный каторжникъ.
Онъ — не онъ.
Подъ его именемъ ходитъ по тюрьмѣ другой и несетъ наказаніе за его пустяшный грѣхъ.
А у него впереди — 20 лѣтъ каторги. Иногда плети. Наказаніе за преступленіе, котораго онъ никогда не совершалъ.
У него на ногахъ кандалы — чужіе. Преступленіе — чужое. Участь — чужая. Имя — чужое. Нѣтъ, теперь все это не чужое, а свое.
— Это вѣрно! — посмѣивается каторга. — «Самъ не свой» человѣкъ становится.
Что долженъ чувствовать такой человѣкъ? Серцевѣдъ-каторга первое время слѣдитъ за нимъ: «Не повѣсился бы?» Тогда можетъ все открыться.
— Но затѣмъ привыкнетъ…
— Ко всему подлецъ-человѣкъ привыкаетъ! — со слезами въ голосѣ и на глазахъ говорилъ мнѣ одинъ интеллигентный каторжанинъ, вспоминая слова Достоевскаго.
Эти «свадьбы» особенно процвѣтали на страшной памяти сибирскихъ этапахъ. Но процвѣтаютъ ли онѣ теперь при существованіи фотографическихъ карточекъ преступниковъ?
Вотъ факты. Не дальше, какъ осенью этого года, при посадкѣ партіи на «Ярославль», была обнаружена такая «смѣна». Знаменитостью по части смѣнокъ, о которой я уже упоминалъ уже въ самомъ началѣ моего путешествія,[1] является какой-то «Иванъ Пройди-Свѣтъ». Личность, ставшая какой-то миѳической. Въ теченіе трехъ лѣтъ на пароходъ доставлялся для отправки на Сахалинъ «бродяга Иванъ Пройди-Свѣтъ», — и каждый разъ передъ отходомъ парохода получалась телеграмма: «Вернуть бродягу, доставленнаго подъ именемъ „Ивана Пройди-Свѣтъ“, потому что это не настоящій». Кто же этотъ «Иванъ Пройди-Свѣтъ», гдѣ онъ, — такъ и остается неизвѣстнымъ. Вспомните въ моихъ разсказахъ[1] «Агаѳью Золотыхъ»[4], вмѣсто которой съ Сахалина была освобождена, до Одессы доставлена и въ Одессѣ бѣжала какая-то другая арестантка. На Сахалинѣ славится каторжанинъ «Блоха», когда-то «знаменитый» московскій убійца. Личность, тоже ставшая полумиѳической. Въ каждой тюрьмѣ бывалъ арестантъ «Блоха», — и всегда, въ концѣ-концовъ, оказывалось, что это «не настоящій». На Сахалинѣ было одно время двое «Блохъ», но ни одинъ изъ нихъ не былъ тѣмъ настоящимъ, неуловимымъ, которому за его неуловимость каторга дала прозвище «Блохи». Смѣнки происходятъ въ сахалинскихъ тюрьмахъ и при пересылкѣ партій изъ поста въ постъ. Гдѣ же прослѣдить за карточками, когда ихъ тысячи? Кому слѣдить? Карточки снимаются, складываются. И лежатъ карточки въ шкапу, а арестанты въ тюрьмѣ распоряжаются сами по себѣ…
Я нѣсколько уклонился въ сторону, но говоря о майданщикахъ, нельзя не говорить и о смѣнкахъ, потому что нигдѣ такъ ярко не обрисовывается этотъ типъ. Ростовщикъ, кабатчикъ, содержатель игорнаго дома, — онъ напоминаетъ какого-то большого паука, сидящаго въ углу и высасывающаго кровь изъ бьющихся въ его тенетахъ преступниковъ и несчастныхъ.
Принимаются ли какія-нибудь мѣры противъ майданщиковъ?
Принимаются. Смотритель Рыковской тюрьмы съ гордостью говорилъ мнѣ, что въ его тюрьмѣ нѣтъ больше майдановъ, и очень подробно разсказывалъ мнѣ, какъ онъ этого добился.
Это не помѣшало мнѣ въ тотъ же день, когда мнѣ понадобились въ тюрьмѣ спички, купить ихъ… въ майданѣ.
Асмодеи, это — Плюшкины каторги. Асмодеемъ называется арестантъ, который копитъ деньгу и отказываетъ себѣ для этого въ самомъ необходимомъ. Нигдѣ, вѣроятно, эта страсть — скупость, не выражается въ такихъ уродливыхъ формахъ. Въ этомъ мірѣ «промотчиковъ», если у арестанта вспыхиваетъ скупость, то она вспыхиваетъ съ могуществомъ настоящей страсти и охватываетъ человѣка цѣликомъ. «Асмодей» продаетъ выдаваемые ему въ мѣсяцъ 24 золотника мыла и четверть кирпича чаю.
Изъ скуднаго арестантскаго пайка продаетъ половину выдаваемаго на день хлѣба. Ухитряется по два срока носить казенное платье, которое уже къ концу перваго-то срока превращается обыкновенно въ лохмотья. Оборванецъ даже среди арестантовъ, вѣчно полуголодный, онъ долженъ каждую минуту дрожать, чтобы его не обокрали, безпрестанно откапывать и закапывать въ другое мѣсто деньги такъ, чтобы за нимъ не подсмотрѣли десятки зорко слѣдящихъ арестантскихъ глазъ. Или носить эти деньги постоянно при себѣ, въ ладанкѣ на тѣлѣ, ежесекундно боясь, что ихъ срѣжутъ. Морить себя голодомъ, вести непрерывную борьбу съ обитателями каторги, дрожать за себя, отравлять себѣ и безъ того гнусное существованіе, и для чего? Я сидѣлъ какъ-то въ Дербинской богадѣльнѣ.
— Баринъ, баринъ, глянь!
Старый слѣпой бродяга заснулъ на нарахъ. Халатъ сползъ, грудь, еле прикрытая отвратительными грязными лохмотьями, обнажилась. Старикъ спалъ, зажавъ въ рукѣ висѣвшую на груди ладанку съ деньгами. Онъ уже лѣтъ десять иначе не спитъ, какъ держа въ рукѣ завѣтную ладанку.
— Тсъ! — подмигнулъ одинъ изъ старыхъ каторжанъ и тихонько тронулъ старика за руку.
Слѣпой старикъ вскочилъ, словно его ударило электрическимъ токомъ, и, не выпуская изъ рукъ ладанки, другой рукой моментально выхватилъ изъ-подъ подушки «жулика» (арестантскій ножъ). Онъ сидѣлъ на нарахъ, хлопая своими бѣльмами, ворочая головой и на слухъ стараясь опредѣлить, гдѣ опасность. Въ эту минуту онъ былъ похожъ на вспуганнаго днемъ филина. Когда раздался общій хохотъ, онъ понялъ, что надъ нимъ подшутили, и принялся неистово ругаться. И, право, трудно сказать, кто тутъ былъ болѣе ужасенъ и отвратителенъ: эти ли развратничающіе, пьянствующіе, азартные игроки-старики, или этотъ «Асмодей», десять лѣтъ спящій съ ладанкой въ рукѣ и ножомъ подъ подушкой.
Асмодей часто для увеличенія своего состоянія занимается ростовщичествомъ. Для ростовщика у каторги есть два названія. Ростовщикъ-татаринъ титулуется Бабаемъ, ростовщиковъ-русскихъ называютъ отцами. Обычный закладъ арестантскаго имущества — «до пѣтуховъ», т.-е. на ночь, до утренней повѣрки. «За ночь выиграешь». При чемъ самымъ божескимъ процентомъ считается 5 коп. съ рубля. Но обыкновенно, процентъ бываетъ выше и зависитъ отъ нужды въ деньгахъ. Для займовъ безъ залога — никакихъ правилъ нѣтъ. «За сколько согласились, то и ладно». Даютъ взаймы подъ получку казенныхъ вещей, подъ кражу, подъ убійство. Нищіе и игроки, — тюрьма всегда вся въ рукахъ бабаевъ и отцовъ. Цѣлая масса преступленій на Сахалинѣ объясняется тѣмъ, что бабаи или отцы насѣли: зарѣжь да отдай. Въ Александровской кандальной тюрьмѣ есть интересный типъ — Болдановъ. Онъ сосланъ за то, что зарѣзалъ цѣлую семью, — и на Сахалинѣ въ первый день Пасхи зарѣзалъ поселенца изъ-за 60 копеекъ.
— А я почемъ зналъ, сколько тамъ у него, — говорилъ онъ мнѣ, — въ чужомъ карманѣ я не считалъ. Праздникъ, гуляетъ человѣкъ, — значитъ, должны быть деньги.
— И рѣзать человѣка изъ-за этого?
— Думалъ, отыграюсь.
— Да ты бы у отца какого занялъ?
— Занялъ одинъ такой! Сунься, цѣлкачъ возьмешь, съ жизнью простись. Паекъ отберутъ, а все изъ долга не вылѣзешь… Заложишь бушлатъ, а снимутъ шкуру. Нѣтъ, каждому тоже нужно и о своей жизни помыслить. Всякій за себя.
Говоря объ отцахъ, бабаяхъ и асмодеяхъ, нельзя не упомянуть о ихъ ближайшихъ помощникахъ, барахольщикахъ и самыхъ страшныхъ и неумолимыхъ врагахъ — крученыхъ. «Барахломъ», собственно, на арестантскомъ языкѣ называется старая ни на что больше негодная вещь, лохмотья. Но этимъ же именемъ арестанты зовутъ и выдаваемую имъ одежду. Можете поэтому судить о ея качествѣ. Барахольщикъ, это — старьевщикъ. Онъ, входя въ камеру, выкрикиваетъ:
— Кому чего продать — промотать!
Скупаетъ и продаетъ арестантскія вещи, даетъ смѣнку, то-есть за новую вещь даетъ старую съ денежной придачей. Барахольщики по большей части работаютъ на комиссіи, отъ отцовъ. Но часто, купивъ за безцѣнокъ краденое, барахольщикъ начинаетъ вести дѣло за свой страхъ и рискъ, выходитъ въ отцы или майданщики и получаетъ огромные вѣсъ и вліяніе. И при видѣ злосчастнаго арестанта, входящаго въ камеру съ традиціоннымъ выкрикомъ: «Кому чего продать — промотать», вы невольно задумаетесь:
«Сколько разъ, быть-можетъ, прійдется этому человѣку держать въ своихъ рукахъ жизнь человѣческую».
Съ крученымъ арестантомъ мы уже встрѣчались, когда онъ уговаривалъ будущаго сухарника согласиться на «свадьбу» съ долгосрочнымъ каторжникомъ и за 5—10 рублей продать свою жизнь. Крученымъ съ любовью и нѣкоторымъ уваженіемъ каторга называетъ арестанта, прошедшаго огонь, воду, мѣдныя трубы и волчьи зубы. Такой арестантъ долженъ до тонкости умѣть провести начальство, но особую славу они составляютъ себѣ на асмодеяхъ. Втереться въ довѣріе даже къ опасающемуся всего на свѣтѣ асмодею, насулить ему выгодъ, вовлечь въ какую-нибудь сдѣлку, обмошенничать и обобрать, или просто подсмотрѣть, куда асмодей прячетъ свои деньги, украсть самому или «подвести» воровъ, — спеціальность крученаго арестанта. И въ этой спеціальности онъ доходитъ до виртуозности, обнаруживаетъ подчасъ геніальность по части притворства, хитрости, находчивости, выдержки и предательства. «Кругомъ пальца обведетъ», говорятъ про хорошаго крученаго съ похвалой арестанты. Другой вѣчной жертвой крученаго является дядя сарай. Этимъ типичнымъ прозвищемъ каторга зоветъ каждаго простодушнаго и довѣрчиваго арестанта.
— Ишь, дядя, ротъ раскрылъ, что сарай! Хоть съ возомъ туда въѣзжай да хозяйничай!
Вотъ происхожденіе выраженія «дядя сарай».
«Туисъ колыванскій!» зоветъ еще такихъ субъектовъ каторга на своемъ характерномъ жаргонѣ[1]. Обманъ простодушнаго и довѣрчиваго дяди сарая составляетъ пищу, но не славу для крученаго. Чѣмъ больше асмодеевъ онъ проведетъ, тѣмъ больше славы для него. Асмодея провести, — вотъ что доставляетъ истинное удовольствіе всей каторгѣ. Закабаленная, она въ глубинѣ души ненавидитъ и презираетъ ихъ, но повинуется и относится къ «отцамъ» съ почетомъ, какъ къ людямъ сильнымъ и «могутнымъ». Вѣдь это — нищіе, нищіе до того, что когда въ тюрьмѣ скоропостижно умираетъ арестантъ, трупъ обязательно грабятъ: бушлатъ, бѣлье, сапоги, — все это мѣняется на старое.
Чтобы покончить съ почетными лицами тюрьмы, мнѣ остается, кромѣ майданщиковъ, отцовъ, крученыхъ и разжившихся барахольщиковъ, познакомить васъ еще съ однимъ типомъ, — съ обратникомъ. Такъ называется каторжникъ, бѣжавшій уже съ Сахалина, добравшійся до Россіи и «возвороченный» назадъ подъ своей фамиліей или подъ бродяжеской. «Обратникъ» — неоцѣненный товарищъ для каждой собирающейся бѣжать арестантской партіи. Онъ знаетъ всѣ ходы и выходы, всѣ тропы въ тайгѣ и всѣ броды черезъ рѣки на Сахалинѣ. Знаетъ «какъ пройти». Есть излюбленныя мѣста для бѣговъ — «модныя» можно сказать. Раньше «въ модѣ» были Погеби, — мѣсто, гдѣ Сахалинъ ближе всего подходитъ къ материку, и Татарскій проливъ имѣетъ всего нѣсколько верстъ ширины. Погеби, или «Погиби» (отъ слова погибнуть) — какъ характерно и вѣрно передѣлали каторжане это гиляцкое названіе. Затѣмъ, когда въ «Погибяхъ» слишкомъ усилили кордоны, «въ моду» вошелъ Сартунай, — мѣсто ближе къ югу Сахалина. Когда я былъ на Сахалинѣ, всѣ стремились къ устьямъ Найры, еще ближе къ югу.
— Да почему?
— Обратники говорятъ: способно. Мѣсто способное.
А гроза всего Сахалина и служащаго и арестантскаго, Широколобовъ, пошелъ искать «новаго мѣста» на крайній сѣверъ въ Тамлово. Но истомленный, голодный, опухшій долженъ былъ добровольно сдаться гилякамъ…
Обратникъ — неоцѣненный совѣтникъ, у него можно купить самыя нужныя свѣдѣнія. Въ моей маленькой коллекціи есть облитая кровью бродяжеская книжка знаменитаго обратника Пащенко[5]. Онъ былъ убитъ во время удивительно смѣлаго бѣгства, и книжку, мокрую отъ крови, нашли у него на груди. Завѣтная книжка. Въ ней идутъ записи: 1-я рѣчка отъ «Погибей» — 60 верстъ Теньги, 2-я — Найде, 3-я — Тамлово и т. д. Это — все рѣки Сахалина. Затѣмъ списокъ всѣхъ населенныхъ мѣстъ по пути отъ Срѣтенска до Благовѣщенска, до Хабаровска, по всему Уссурійскому краю, при чемъ число верстъ отмѣчено съ удивительной точностью: 2271—1998. Далѣе идутъ адреса пристанодержателей и надежныхъ людей.
— Иванъ Васильевичъ Черкашевъ, на новомъ базарѣ лавочка.
— Никита Яковлевичъ Турецкій, уголъ Гусьевской и Зейской, собственный домъ.
И т. д. Пристанодержатели во всевозможныхъ городахъ Восточной и Западной Сибири и Европейской Россіи. Все свѣдѣнія цѣнныя, необходимыя для бѣглеца.[1]
Обратникъ можетъ снабдить бѣглеца и рекомендательными письмами. Вотъ образчикъ такого рекомендательнаго арестантскаго письма, отобраннаго при поимкѣ у бѣглаго:
«Ю. Гапонико. Гапонико (очевидно, условные знаки). Любезный мой товарищъ[6], Юлисъ Ивановичъ, покорнше я васъ прошу прынать етого человека какъ и мене до мого приходу Яковъ».
Фамилій въ такихъ рекомендаціяхъ, на случай поимки, проставлять не полагается. Среди «обратниковъ» есть знаменитости. Люди, побывавшіе на своемъ вѣку во многихъ тюрьмахъ и пользующіеся вліяніемъ. И рекомендація такого человѣка много можетъ помочь и въ тюрьмѣ. Есть, напримѣръ, знаменитый «обратникъ» Пазульскій. Содержась съ нимъ вмѣстѣ въ Одессѣ, ex-банкиръ Іованновичъ запасся отъ него рекомендаціями для всей Сибири, и это значительно облегчило ex-банкиру его путешествіе.[1]
У обратниковъ есть еще одна спеціальность.
Намѣтивъ довѣрчиваго арестанта съ деньгами, они подговариваютъ его бѣжать и затѣмъ дорогой убиваютъ, грабятъ и возвращаются въ тюрьму:
— А товарищъ, молъ, отсталъ или поссорился, одинъ пошелъ. Я же съ голодухи вернулся.
Есть люди, убившіе такимъ образомъ на своемъ вѣку по 6 товарищей. Эти преступленія очень часты. Но это ужъ надо дѣлать потихоньку отъ каторги: за это каторга убиваетъ.
«Обратниками» заканчивается циклъ «почетныхъ» лицъ. Теперь мы переходимъ съ вами къ отверженнымъ даже среди міра отверженныхъ. Къ людямъ, которыхъ презираетъ даже каторга.
Тутъ мы прежде всего встрѣчаемся съ крохоборами, или кусочниками. Каторга не любитъ тѣхъ изъ ея среды, кто «выходитъ въ люди», дѣлается старостой, кашеваромъ или хлѣбопекомъ. И она права. Чистыми путями нельзя добиться этого привилегированнаго положенія. Только цѣной полнаго отреченія отъ какого бы то ни было достоинства, цѣной лести, пресмыкательства передъ начальствомъ, взятокъ надзирателямъ, цѣной наушничества, предательства и доносовъ можно пролѣзть на Сахалинѣ въ «старосты», т.-е. освободиться отъ работъ и сдѣлаться въ нѣкоторомъ родѣ начальствомъ для каторжанъ. Прежде въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ даже драли арестантовъ не палачи, а старосты. Такъ что, идя въ старосты, человѣкъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, долженъ былъ быть готовъ и въ «палачи». Только нагоняя, по требованію смотрителя, какъ можно больше «припека», т.-е. кормя арестантовъ полусырымъ хлѣбомъ, хлѣбопекъ и можетъ сохранить за собой свою должность, позволяющую ему иногда кой-что утянуть. Этихъ-то людей, урѣзывающихъ у арестантовъ послѣдній кусокъ и отнимающихъ послѣднія крохи, каторга и зоветъ презрительнымъ именемъ «крохоборовъ» или «кусочниковъ».
— Тоже въ «начальство» полѣзъ!
— Арестантъ, — такъ ты арестантъ и будь!
Каторга не любитъ тѣхъ, кто старается «возвышаться», но презираетъ и тѣхъ, кто унижается. Мы уже знакомы съ типомъ поддувалы. Такъ называется арестантъ, нанимающійся въ лакеи къ другому. Кромѣ исполненія чисто-лакейскихъ обязанностей, онъ обязанъ еще и защищать своего хозяина, расплачиваться своими боками и бить каждаго, кого хозяинъ прикажетъ. Поддувалы «отцовъ», напримѣръ, обязаны бить неисправныхъ должниковъ. А если должникъ сильнѣе, то и терпѣть пораженіе въ неравномъ бою. Конечно, даже каторга не можетъ иначе какъ съ презрѣніемъ относиться къ людямъ, торгующимъ своими кулаками и боками.
На слѣдующей ступенькѣ человѣческаго паденія мы встрѣчаемся съ очень распространеннымъ типомъ волынщика. «Затереть волынку» на арестантскомъ языкѣ называется затѣять ссору. Волынщики, это — такіе люди, которые только тѣмъ и живутъ, что производятъ въ тюрьмѣ «заворошки». Сплетничая, наушничая арестантамъ другъ на друга, они ссорятъ между собою болѣе или менѣе состоятельныхъ арестантовъ для того[1], чтобы поживиться чѣмъ-нибудь отъ того, чью сторону они яко бы принимаютъ. Этими волынщиками кишатъ всѣ тюрьмы. Такихъ людей много и вездѣ, кромѣ тюрьмы. Но въ каторгѣ, вѣчно озлобленной, страшно подозрительной, недовѣрчивой другъ къ другу, голодной и изнервничавшейся, въ каторгѣ, гдѣ за 60 копеекъ рѣжутъ человѣка, гдѣ, имѣя въ карманѣ гроши, можно нанять не только отколотить, но и убить человѣка, — въ каторгѣ волынщики часто играютъ страшную роль. Часто «не изъ-за чего» происходятъ страшныя вещи. Заколотивъ насмерть арестанта, или при видѣ лежащаго «съ распоротымъ брюхомъ» товарища, каторга часто съ недоумѣніемъ спрашиваетъ себя:
— Да изъ-за чего же все случилось? Съ чего пошло? Съ чего началось?
И причиной всѣхъ причинъ оказываются волынщики, затѣявшіе «заворошку», въ надеждѣ чѣмъ-нибудь поживиться. Робкому, забитому арестанту приходится дружить да дружить со старымъ, опытнымъ волынщикомъ, а то затретъ въ такую кашу, что и костей не соберешь.
Ступенью ниже еще стоятъ глоты. Съ этимъ типомъ вы уже немножко знакомы. За картами, въ спорѣ на арестантскомъ сходѣ они готовы стоять за того, кто больше дастъ. «Засыпать» праваго и защищать обидчика, имъ ничего не значитъ. Такихъ людей презираетъ каторга, но они имѣютъ часто вліяніе на сходахъ, такъ какъ ихъ много и дѣйствуютъ они всегда скопомъ. Глотъ — одно изъ самыхъ оскорбительныхъ названій, и храпъ, когда его назовутъ[7] глотомъ, полѣзетъ на стѣну:
— Я храпъ. Храпѣть на сходахъ люблю, это — вѣрно. Но чтобъ я нанимался за кого…
И фраза можетъ кончиться при случаѣ даже ножомъ въ бокъ, камнемъ или петлей, наброшенной изъ-за угла. Это не мѣшаетъ, конечно, храпамъ быть, по большей части, глотами, но они не любятъ, когда имъ объ этомъ говорятъ. Для глотовъ у каторги есть еще два прозвища. Одно — остроумное «чужой ужинъ», другое — историческое «синельниковскій закупъ». Происхожденіе послѣдняго названія восходитъ еще ко времени, когда, при г. Синельниковѣ, за поимку бродяги въ Восточной Сибири платили обыкновенно 3 рубля. Съ тѣхъ поръ каторга и зоветъ человѣка, готоваго продать ближняго, «синельниковскій закупъ». Названіе — одно изъ самыхъ обидныхъ, и, если вы слышите на каторгѣ, что два человѣка обмѣниваются кличками:
— Молчи, чужой ужинъ!
— Молчи, синельниковскій закупъ.
Это значитъ, что на предпослѣдней ступенькѣ человѣческаго паденія готовы взяться за ножи.
И, наконецъ, на самомъ днѣ подонковъ каторги передъ нами — хамъ. Дальше паденія нѣтъ. Хамъ, въ сущности, означаетъ на арестантскомъ языкѣ просто человѣка любящаго чужое. «Захамничать» — значитъ, взять и не отдать. Но хамомъ называется человѣкъ, у котораго не осталось даже обрывковъ чего-то, похожаго на совѣсть, что есть и у глота, и у поддувалы, и у волынщика. Тѣ дѣлаютъ гнусности въ арестантской средѣ. Хамъ — предатель. За лишнюю пайку хлѣба, за маленькое облегченіе, онъ донесетъ о готовящемся побѣгѣ, откроетъ мѣсто, гдѣ скрылись бѣглецы. Этотъ типъ поощряется смотрителями, потому что только черезъ нихъ можно узнавать, что дѣлается въ тюрьмѣ.
Хамъ — это страшное названіе. Имъ человѣкъ обрекается, если не всегда на смерть, то всегда на такую жизнь, которая хуже смерти. Достаточно обыска, даже просто внезапнаго прихода смотрителя, чтобы подозрительная каторга сейчасъ увидала въ этомъ «что-то неладное» и начала смертнымъ боемъ бить тѣхъ, кого она считаетъ хамами. Достаточно послѣднему жигану сказать:
— А нашъ хамъ что-то, кажись, «плесомъ бьетъ» (наушничаетъ начальству).
Чтобъ хаму начали ломать ребра.
Больше того, довольно кому-нибудь просто такъ, мимоходомъ, отъ нечего дѣлать, дать «хаму подзатыльника», чтобы вся тюрьма кинулась бить хама.
— Бьетъ, — значитъ, знаетъ за что.
Чтобъ хаму «накрыли темную», завалили его халатами, били, били и вынули изъ-подъ халатовъ полуживымъ.
Примѣчанія[править]
- ↑ а б в г д е ё Выделенный текстъ присутствуетъ въ изданіи 1903 года, но отсутствуетъ въ изданіи 1905 года.
- ↑ Пятьдесятъ лѣтъ въ каторгѣ. Три «вѣчныхъ приговора».
- ↑ Липовыя — фальшивыя деньги.
- ↑ См. главу «Отъѣздъ».
- ↑ Каторга за нимъ числила 32 убійства.
- ↑ Арестанты всегда очень вѣжливы въ письмахъ другъ къ другу.
- ↑ Въ изданіи 1903 года: вы его назовете