рой барынѣ! Я здорова, силъ мнѣ не занимать стать,—грѣхъ намъ и жаловаться!
Рождество семья помѣщика проводила въ имѣніи, но черезъ недѣлю послѣ Новаго года перебиралась обыкновенно въ городъ, гдѣ весело проводила зиму, посѣщая разные балы и собранія и бывая даже при дворѣ.
Госпожа выписала себѣ изъ Парижа два дорогихъ платья, изъ такой матеріи, такого покроя и такой работы, что Маренъ сроду не видывала ничего великолѣпнѣе. Она и выпросила у госпожи позволеніе придти въ замокъ еще разъ вмѣстѣ съ мужемъ, чтобы и онъ могъ полюбоваться на платья.
— Ничего такого ни одному деревенскому портному, вѣдь, и во снѣ не снилось!—сказала она.
И вотъ, онъ увидалъ платья, но не сказалъ ни слова, пока не вернулся къ себѣ домой, да и тутъ сказалъ лишь то, что говорилъ всегда: „Что толку?“ И на этотъ разъ слова его оказались вѣщими.
Господа переѣхали въ городъ, начались балы и праздники, но тутъ-то какъ-разъ старый помѣщикъ и умеръ. Не пришлось молодой госпожѣ и пощеголять въ своихъ великолѣпныхъ платьяхъ! Она была очень огорчена, одѣлась съ ногъ до головы въ трауръ, не позволяла себѣ надѣть даже бѣлаго воротничка. Всѣ слуги тоже были одѣты въ трауръ, а парадную карету обили тонкимъ чернымъ сукномъ.
Была ясная морозная ночь; звѣзды сіяли на небѣ, снѣгъ такъ и сверкалъ, когда къ воротамъ усадебной церкви подъѣхала колесница съ тѣломъ помѣщика; его привезли сюда изъ города, чтобы схоронить въ фамильномъ склепѣ. Управляющій помѣстьемъ и деревенскій староста, оба верхомъ, съ факелами въ рукахъ, встрѣтили гробъ у калитки кладбища. Церковь была освѣщена, священникъ встрѣтилъ гробъ въ дверяхъ. Затѣмъ гробъ внесли на возвышеніе передъ алтаремъ, священникъ сказалъ приличное случаю слово, а присутствующіе пропѣли псаломъ. Сама госпожа тоже находилась въ церкви; она пріѣхала въ парадной траурной каретѣ, обитой чернымъ сукномъ и внутри, и снаружи; ничего такого деревенскіе жители сроду не видывали.
Всю зиму толковали они о печальной, но пышной церемоніи. Да, вотъ это такъ были „господскія похороны“!
— Сейчасъ видно, какой человѣкъ умеръ!—говорили они.
рой барыне! Я здорова, сил мне не занимать стать, — грех нам и жаловаться!
Рождество семья помещика проводила в имении, но через неделю после Нового года перебиралась обыкновенно в город, где весело проводила зиму, посещая разные балы и собрания и бывая даже при дворе.
Госпожа выписала себе из Парижа два дорогих платья, из такой материи, такого покроя и такой работы, что Марен сроду не видывала ничего великолепнее. Она и выпросила у госпожи позволение прийти в замок ещё раз вместе с мужем, чтобы и он мог полюбоваться на платья.
— Ничего такого ни одному деревенскому портному, ведь, и во сне не снилось! — сказала она.
И вот, он увидал платья, но не сказал ни слова, пока не вернулся к себе домой, да и тут сказал лишь то, что говорил всегда: «Что толку?» И на этот раз слова его оказались вещими.
Господа переехали в город, начались балы и праздники, но тут-то как раз старый помещик и умер. Не пришлось молодой госпоже и пощеголять в своих великолепных платьях! Она была очень огорчена, оделась с ног до головы в траур, не позволяла себе надеть даже белого воротничка. Все слуги тоже были одеты в траур, а парадную карету обили тонким чёрным сукном.
Была ясная морозная ночь; звёзды сияли на небе, снег так и сверкал, когда к воротам усадебной церкви подъехала колесница с телом помещика; его привезли сюда из города, чтобы схоронить в фамильном склепе. Управляющий поместьем и деревенский староста, оба верхом, с факелами в руках, встретили гроб у калитки кладбища. Церковь была освещена, священник встретил гроб в дверях. Затем гроб внесли на возвышение перед алтарём, священник сказал приличное случаю слово, а присутствующие пропели псалом. Сама госпожа тоже находилась в церкви; она приехала в парадной траурной карете, обитой чёрным сукном и внутри, и снаружи; ничего такого деревенские жители сроду не видывали.
Всю зиму толковали они о печальной, но пышной церемонии. Да, вот это так были «господские похороны»!
— Сейчас видно, какой человек умер! — говорили они.
