своимъ одѣяломъ,—руками-то онъ могъ дѣйствовать—но кошка не обращала на одѣяло никакого вниманія. Наконецъ, Гансъ даже запустилъ въ нее одѣяломъ, но безъ всякой пользы; кошка вскочила на стулъ, а потомъ на подоконникъ, откуда было ближе добраться до птички.
Вся кровь прихлынула къ сердцу Ганса, но онъ о томъ и не думалъ, онъ думалъ только о кошкѣ и птичкѣ. Что же, однако, могъ онъ сдѣлать? Какъ ему сойти съ постели? Онъ не могъ даже встать на ноги, не то что двигаться!.. Сердце мальчика какъ будто перевернулось въ груди, когда онъ увидѣлъ, что кошка вдругъ прыгнула съ окна прямо на сундукъ и опрокинула клѣтку на бокъ. Птичка отчаянно забилась. Гансъ вскрикнулъ, по тѣлу его пробѣжалъ судорожный трепетъ, и онъ, не помня себя, спрыгнулъ съ постели, кинулся къ сундуку, крѣпко схватилъ клѣтку съ перепуганной птичкой и выбѣжалъ на улицу. Тутъ у него брызнули изъ глазъ слезы, и онъ громко возликовалъ: „Я могу ходить! Я могу ходить!“
Онъ вдругъ выздоровѣлъ; это случается, случилось и съ нимъ.
Учитель жилъ рядомъ, Гансъ и кинулся къ нему какъ былъ—босоножкой, въ одной рубашонкѣ да курточкѣ, съ клѣткой въ рукахъ.
— Я могу ходить!—кричалъ онъ.—Господи Боже мой!—И онъ зарыдалъ отъ радости.
Да, вотъ была въ тотъ день радость въ домѣ Оле и Кирстины!
— Счастливѣе этого дня намъ ужъ не дождаться!—сказали они оба.
Ганса позвали къ господамъ; много лѣтъ уже не ходилъ онъ по этой дорогѣ, и теперь ему казалось, что и деревья-то всѣ и кусты, которые онъ такъ хорошо зналъ, кивали ему вѣтвями и говорили: „Здорово, Гансъ! Добро пожаловать!“ Солнышко такъ и играло у него на лицѣ и въ сердечкѣ!
Добрые молодые господа усадили Ганса и такъ радовались его выздоровленію, словно онъ былъ имъ родной. Особенно радовалась сама госпожа: это она, вѣдь, подарила ему и книжку со сказками, и птичку. Птичка, правда, околѣла отъ испуга, но все-таки была виновницей выздоровленія Ганса, а книжка тоже сослужила немалую службу: развлекала и утѣшала и мальчика, и его родителей. Онъ и не хотѣлъ разставаться съ нею никогда, хотѣлъ беречь и постоянно перечитывать ее до какой бы глубокой старости ни дожилъ! Теперь онъ уже могъ быть въ по-
своим одеялом, — руками-то он мог действовать — но кошка не обращала на одеяло никакого внимания. Наконец, Ганс даже запустил в неё одеялом, но без всякой пользы; кошка вскочила на стул, а потом на подоконник, откуда было ближе добраться до птички.
Вся кровь прихлынула к сердцу Ганса, но он о том и не думал, он думал только о кошке и птичке. Что же, однако, мог он сделать? Как ему сойти с постели? Он не мог даже встать на ноги, не то что двигаться!.. Сердце мальчика как будто перевернулось в груди, когда он увидел, что кошка вдруг прыгнула с окна прямо на сундук и опрокинула клетку на бок. Птичка отчаянно забилась. Ганс вскрикнул, по телу его пробежал судорожный трепет, и он, не помня себя, спрыгнул с постели, кинулся к сундуку, крепко схватил клетку с перепуганной птичкой и выбежал на улицу. Тут у него брызнули из глаз слёзы, и он громко возликовал: «Я могу ходить! Я могу ходить!»
Он вдруг выздоровел; это случается, случилось и с ним.
Учитель жил рядом, Ганс и кинулся к нему как был — босоножкой, в одной рубашонке да курточке, с клеткой в руках.
— Я могу ходить! — кричал он. — Господи Боже мой! — И он зарыдал от радости.
Да, вот была в тот день радость в доме Оле и Кирстины!
— Счастливее этого дня нам уж не дождаться! — сказали они оба.
Ганса позвали к господам; много лет уже не ходил он по этой дороге, и теперь ему казалось, что и деревья-то все и кусты, которые он так хорошо знал, кивали ему ветвями и говорили: «Здорово, Ганс! Добро пожаловать!» Солнышко так и играло у него на лице и в сердечке!
Добрые молодые господа усадили Ганса и так радовались его выздоровлению, словно он был им родной. Особенно радовалась сама госпожа: это она, ведь, подарила ему и книжку со сказками, и птичку. Птичка, правда, околела от испуга, но всё-таки была виновницей выздоровления Ганса, а книжка тоже сослужила немалую службу: развлекала и утешала и мальчика, и его родителей. Он и не хотел расставаться с нею никогда, хотел беречь и постоянно перечитывать её до какой бы глубокой старости ни дожил! Теперь он уже мог быть в по-
