совнѣ, гдѣ теплятся серебряныя лампады, и гдѣ подружки ея поютъ знакомыя и ей молитвы? Не знаю; только вдругъ она оступилась, кувшинъ слетѣлъ съ ея головы и разбился въ дребезги о твердыя мраморныя ступени. Дѣвочка залилась слезами. Обитательница дворца Цезарей плакала о разбитомъ глиняномъ кувшинѣ! Босая стояла она на холодныхъ ступеняхъ и плакала, плакала, не смѣя дернуть за веревку, за заячью лапку, служившую ручкой звонка во дворцѣ Цезарей!»
совне, где теплятся серебряные лампады, и где подружки её поют знакомые и ей молитвы? Не знаю; только вдруг она оступилась, кувшин слетел с её головы и разбился вдребезги о твёрдые мраморные ступени. Девочка залилась слезами. Обитательница дворца Цезарей плакала о разбитом глиняном кувшине! Босая стояла она на холодных ступенях и плакала, плакала, не смея дёрнуть за верёвку, за заячью лапку, служившую ручкой звонка во дворце Цезарей!»
Цѣлыя двѣ недѣли не заглядывалъ ко мнѣ мѣсяцъ, но вотъ, наконецъ, я вновь увидѣлъ его круглый свѣтлый ликъ надъ медленно плывущими облаками. Послушайте же, что онъ разсказалъ мнѣ.
«Изъ одного Феццанскаго[1] города вышелъ караванъ; я долго слѣдилъ за нимъ. Онъ остановился на ночь среди блестящей, словно покрытой льдомъ, солончаковатой площадки; лишь небольшая часть ея была покрыта наноснымъ пескомъ. У старшины каравана былъ привязанъ къ поясу мѣхъ съ водой; изголовьемъ ему служилъ мѣшокъ съ прѣсными лепешками. По-утру онъ начертилъ на пескѣ своимъ посохомъ четыреугольникъ, вписалъ въ него нѣсколько словъ изъ Корана, и весь караванъ прошелъ черезъ это освященное мѣсто. На бѣломъ горячемъ конѣ задумчиво ѣхалъ молодой купецъ, сынъ знойной пустыни; объ этомъ говорили и глаза его и прекрасныя формы тѣла, точно вылитаго изъ бронзы. О чемъ онъ задумался? Не о молодой-ли красавицѣ-женѣ? Всего два дня тому назадъ разубранный дорогими мѣхами и шалями верблюдъ обнесъ его прекрасную невѣсту вокругъ городскихъ стѣнъ. Гремѣла музыка, раздавалось пѣніе женщинъ и привѣтственная пальба. Громче, чаще всѣхъ палилъ самъ счастливый женихъ. А теперь… теперь онъ ѣхалъ съ караваномъ по пустынѣ. Много ночей слѣдилъ я за ними, видѣлъ, какъ они располагались на отдыхъ у колодцевъ, въ жалкой тѣни чахлыхъ пальмъ, видѣлъ, какъ вонзали ножи въ грудь верблюда и жарили его мясо на угольяхъ костра. Лучи мои охлаждали раскаленный солнцемъ песокъ и показывали путникамъ черные обломки скалъ, мертвые острова въ безграничномъ морѣ песковъ. Странствіе было изъ счастливыхъ: не пришлось каравану пострадать ни отъ нападенія вражьихъ племенъ, ни отъ бича пустыни—смерча. Дома молилась за мужа и отца красавица-новобрачная. «Живы-ли они?» спрашивала она мой двурогій серпъ. «Живы-ли они?» спрашивала она мой сіяющій круглый дискъ. Теперь они уже миновали пустыню и сегодня вечеромъ расположились на ночлегъ подъ высокими пальмами; надъ ними кружатся длиннокрылые журавли, изъ-за вѣтвей мимозъ глядятъ пеликаны. Слонъ мнетъ неуклюжими ногами пышную траву и кусты; подходитъ караванъ негровъ; они возвращаются съ ярмарки изъ глубины страны. На черныхъ волосахъ жен-
Целые две недели не заглядывал ко мне месяц, но вот, наконец, я вновь увидел его круглый светлый лик над медленно плывущими облаками. Послушайте же, что он рассказал мне.
«Из одного Феццанского[1] города вышел караван; я долго следил за ним. Он остановился на ночь среди блестящей, словно покрытой льдом, солончаковатой площадки; лишь небольшая часть её была покрыта наносным песком. У старшины каравана был привязан к поясу мех с водой; изголовьем ему служил мешок с пресными лепёшками. Поутру он начертил на песке своим посохом четырёхугольник, вписал в него несколько слов из Корана, и весь караван прошёл через это освящённое место. На белом горячем коне задумчиво ехал молодой купец, сын знойной пустыни; об этом говорили и глаза его и прекрасные формы тела, точно вылитого из бронзы. О чём он задумался? Не о молодой ли красавице-жене? Всего два дня тому назад разубранный дорогими мехами и шалями верблюд обнёс его прекрасную невесту вокруг городских стен. Гремела музыка, раздавалось пение женщин и приветственная пальба. Громче, чаще всех палил сам счастливый жених. А теперь… теперь он ехал с караваном по пустыне. Много ночей следил я за ними, видел, как они располагались на отдых у колодцев, в жалкой тени чахлых пальм, видел, как вонзали ножи в грудь верблюда и жарили его мясо на угольях костра. Лучи мои охлаждали раскалённый солнцем песок и показывали путникам чёрные обломки скал, мёртвые острова в безграничном море песков. Странствие было из счастливых: не пришлось каравану пострадать ни от нападения вражьих племён, ни от бича пустыни — смерча. Дома молилась за мужа и отца красавица-новобрачная. «Живы ли они?» — спрашивала она мой двурогий серп. «Живы ли они?» — спрашивала она мой сияющий круглый диск. Теперь они уже миновали пустыню и сегодня вечером расположились на ночлег под высокими пальмами; над ними кружатся длиннокрылые журавли, из-за ветвей мимоз глядят пеликаны. Слон мнёт неуклюжими ногами пышную траву и кусты; подходит караван негров; они возвращаются с ярмарки из глубины страны. На чёрных волосах жен-
