скихъ нищихъ. На одной изъ его картинокъ мы видимъ нищаго, буквально обвѣшаннаго одними лоскутками; онъ несетъ въ рукахъ свои пожитки и большое знамя съ надписью: «Capitano de Baroni». Нельзя и повѣрить, чтобы нашелся въ дѣйствительности такой экземпляръ ходячей лоскутной лавочки. Въ Италіи мы таки и не встрѣчали ничего подобнаго; тамъ все одѣяніе уличныхъ оборвышей состоитъ зачастую изъ одной жилетки, такъ гдѣ же имъ набрать столько лоскутьевъ! Но на сѣверѣ, въ Швеціи, намъ случалось видѣть такихъ оборвышей.
Разъ мы плыли по каналу, соединяющему Веннернъ съ Вигеномъ. На берегу, на горной площадкѣ, стояли, какъ украшающій жалкій ландшафтъ цвѣтущій репейникъ, два оборвыша, въ такихъ лохмотьяхъ, такіе ободранные и живописно чумазые, что я готовъ былъ принять ихъ за модели, служившія Калло для его картинъ или за продуктъ изобрѣтательности родительской, расчитывавшей такими лохмотьями вѣрнѣе обратить на ребятъ благотворительное вниманіе туристовъ. Не умышленно такихъ оборванцевъ создать нельзя. Это было явленіе ужь до невѣроятности смѣлое; каждый мальчишка могъ назваться живымъ Capitano de Baroni. Младшій изъ оборвышей былъ облеченъ въ нѣчто, повидимому служившее когда-то взрослому и очень плотному человѣку курткою; она доходила мальчику до пятъ и держалась у него на плечахъ посредствомъ остатка одного рукава, да тесьмы, образовавшейся изъ узкой полоски подкладки. Трудно было угадать, гдѣ собственно кончалась куртка и начинались штаны: и тамъ лохмотья, и тутъ лохмотья. Все одѣяніе было какъ будто расчитано на доставленіе своему обладателю возможной прохлады,—всюду отдушины! Желтый холщевый лоскутокъ, прикрѣпленный къ «нижнимъ обстоятельствамъ», должно быть, обозначалъ рубашку. На головѣ у мальчишки сидѣла набекрень огромная соломенная шляпа, побывавшая, какъ видно, не разъ подъ колесами; дно ея предоставлялось изображать копнѣ всклокоченныхъ соломенно-желтыхъ волосъ оборвыша. Главнымъ же украшеніемъ мальчугана являлись его собственныя голыя коричневыя плечи и руки. На другомъ мальчикѣ красовались одни панталоны, тоже всѣ въ лоскутьяхъ, но лоскутья эти были прикрѣплены къ тѣлу веревочками; одна шла вокругъ щиколодокъ, другая подъ колѣнками, третья повыше, и четвертая вокругъ таліи. Что-жъ, онъ берегъ то, что у него было, и это ужъ много значитъ!
«Пошли прочь!» крикнулъ капитанъ; мальчишка въ штанишкахъ повернулся, и мы… да, мы увидѣли… однѣ веревочки, завязанныя бантиками, премиленькими бантиками! Оборвышъ былъ одѣтъ только спереди; лоскутья составляли лишь переднюю часть панталонъ, заднюю же изображали однѣ веревочки, три миленькихъ веревочныхъ бантика!..
ских нищих. На одной из его картинок мы видим нищего, буквально обвешанного одними лоскутками; он несёт в руках свои пожитки и большое знамя с надписью: «Capitano de Baroni». Нельзя и поверить, чтобы нашёлся в действительности такой экземпляр ходячей лоскутной лавочки. В Италии мы таки и не встречали ничего подобного; там всё одеяние уличных оборвышей состоит зачастую из одной жилетки, так где же им набрать столько лоскутьев! Но на севере, в Швеции, нам случалось видеть таких оборвышей.
Раз мы плыли по каналу, соединяющему Веннерн с Вигеном. На берегу, на горной площадке, стояли, как украшающий жалкий ландшафт цветущий репейник, два оборвыша, в таких лохмотьях, такие ободранные и живописно чумазые, что я готов был принять их за модели, служившие Калло для его картин или за продукт изобретательности родительской, рассчитывавшей такими лохмотьями вернее обратить на ребят благотворительное внимание туристов. Неумышленно таких оборванцев создать нельзя. Это было явление уж до невероятности смелое; каждый мальчишка мог назваться живым Capitano de Baroni. Младший из оборвышей был облечён в нечто, по-видимому служившее когда-то взрослому и очень плотному человеку курткою; она доходила мальчику до пят и держалась у него на плечах посредством остатка одного рукава, да тесьмы, образовавшейся из узкой полоски подкладки. Трудно было угадать, где собственно кончалась куртка и начинались штаны: и там лохмотья, и тут лохмотья. Всё одеяние было как будто рассчитано на доставление своему обладателю возможной прохлады, — всюду отдушины! Жёлтый холщовый лоскуток, прикреплённый к «нижним обстоятельствам», должно быть, обозначал рубашку. На голове у мальчишки сидела набекрень огромная соломенная шляпа, побывавшая, как видно, не раз под колёсами; дно её предоставлялось изображать копне всклокоченных соломенно-жёлтых волос оборвыша. Главным же украшением мальчугана являлись его собственные голые коричневые плечи и руки. На другом мальчике красовались одни панталоны, тоже все в лоскутьях, но лоскутья эти были прикреплены к телу верёвочками; одна шла вокруг щиколоток, другая под коленками, третья повыше, и четвёртая вокруг талии. Что ж, он берёг то, что у него было, и это уж много значит!
«Пошли прочь!» — крикнул капитан; мальчишка в штанишках повернулся, и мы… да, мы увидели… одни верёвочки, завязанные бантиками, премиленькими бантиками! Оборвыш был одет только спереди; лоскутья составляли лишь переднюю часть панталон, заднюю же изображали одни верёвочки, три миленьких верёвочных бантика!..
