не откажитесь! Мужъ скоро вернется и будетъ такъ радъ увидѣть васъ всѣхъ!
Николина. Некогда намъ, вотъ что… (Швеффелю). Да, вѣдь, ты голоденъ?
Швеффель. О!
Николина. Голоденъ, голоденъ! Самъ говорилъ!..
Миндель. Позвольте, я вашъ камеръ-юнкеръ и отворяю двери! (отворяетъ дверь въ столовую).
Г-жа Іесперсенъ. Пойдемъ, дорогая Николина! И сними шляпу (всѣ, кромѣ Христины, уходятъ).
Христина (одна). Вотъ визитовъ-то! А мой докторъ возится теперь съ нашимъ новорожденнымъ.—Однако, надо позаботиться о кофе! (уходитъ въ столовую).
Редакторъ. Да, Іесперсенъ, ты никогда еще такъ не писалъ! Я долго и горячо заступался за тебя, когда другіе обижали тебя,—теперь могу и не стараться такъ. Теперь ты самъ доказалъ имъ, что у тебя есть талантъ! Раньше, признаюсь, и я что-то не замѣчалъ его… Но теперь ты великъ! Такая поэзія!
Іесперсенъ. Момсенъ!
Редакторъ. Я говорю правду! Ты геній! Теперь ты можешь даже спокойно умереть хоть сейчасъ! И я буду гордиться тѣмъ, что зналъ тебя!
Іесперсенъ. Ты, кажется, взялъ съ собой корректуру рецензіи?
Редакторъ (вынимаетъ рецензію). Вотъ! Я составилъ ее по твоему наброску и упомянулъ о всѣхъ мѣстахъ, на которыя ты указалъ. Нельзя было только привести всѣ стихи цѣликомъ—это заняло бы слишкомъ много мѣста.
Іесперсенъ. Надѣюсь, всетаки, что ты привелъ тѣ—о зарожденіи любви?
Редакторъ. Еще бы! Это, вѣдь, лучше всего. И о невинности дѣвушки—тоже. Мои дамы совсѣмъ безъ ума отъ нихъ. Жена сказала даже: «не понимаю, какъ можетъ мужчина такъ войти въ положеніе женщины»!—Такъ вотъ рецензія! (читаетъ вслухъ): «Несмотря на ускоренную, почти лихорадочную пульсацію нашей политической и общественной жизни, не остаются забытыми и изящныя искусства, особенно поэзія. Но привѣтствуя иной разъ какое-нибудь выдающееся, по силѣ и красотѣ, поэтическое произведеніе талантливаго писателя, мы не можемъ всетаки не вздохнуть втайнѣ и не подумать о томъ, что́ бы могъ сдѣлать такой талантъ, еслибы посвятилъ свои силы на служеніе общественнымъ и политическимъ интересамъ страны.
не откажитесь! Муж скоро вернется и будет так рад увидеть вас всех!
Николина. Некогда нам, вот что… (Швеффелю). Да, ведь, ты голоден?
Швеффель. О!
Николина. Голоден, голоден! Сам говорил!..
Миндель. Позвольте, я ваш камер-юнкер и отворяю двери! (отворяет дверь в столовую).
Г-жа Иесперсен. Пойдем, дорогая Николина! И сними шляпу (все, кроме Христины, уходят).
Христина (одна). Вот визитов-то! А мой доктор возится теперь с нашим новорожденным. — Однако, надо позаботиться о кофе! (уходит в столовую).
Редактор. Да, Иесперсен, ты никогда еще так не писал! Я долго и горячо заступался за тебя, когда другие обижали тебя, — теперь могу и не стараться так. Теперь ты сам доказал им, что у тебя есть талант! Раньше, признаюсь, и я что-то не замечал его… Но теперь ты велик! Такая поэзия!
Иесперсен. Момсен!
Редактор. Я говорю правду! Ты гений! Теперь ты можешь даже спокойно умереть хоть сейчас! И я буду гордиться тем, что знал тебя!
Иесперсен. Ты, кажется, взял с собой корректуру рецензии?
Редактор (вынимает рецензию). Вот! Я составил ее по твоему наброску и упомянул о всех местах, на которые ты указал. Нельзя было только привести все стихи целиком — это заняло бы слишком много места.
Иесперсен. Надеюсь, всё-таки, что ты привел те — о зарождении любви?
Редактор. Еще бы! Это, ведь, лучше всего. И о невинности девушки — тоже. Мои дамы совсем без ума от них. Жена сказала даже: «не понимаю, как может мужчина так войти в положение женщины»! — Так вот рецензия! (читает вслух): «Несмотря на ускоренную, почти лихорадочную пульсацию нашей политической и общественной жизни, не остаются забытыми и изящные искусства, особенно поэзия. Но приветствуя иной раз какое-нибудь выдающееся, по силе и красоте, поэтическое произведение талантливого писателя, мы не можем всё-таки не вздохнуть втайне и не подумать о том, что́ бы мог сделать такой талант, если бы посвятил свои силы на служение общественным и политическим интересам страны.
