Во время моего отсутствiя, на сценѣ королевскаго театра поставили оперу Гартмана «Liden Kirsten» («Кирстиночка»), текстъ для которой написалъ я. Опера имѣла большой успѣхъ. Музыку оцѣнили по достоинству, находили ее очень колоритной, чисто датской и въ высшей степени оригинальною и задушевною, а текстъ мой былъ одобренъ даже Гейбергомъ. Извѣстiе объ этомъ, полученное мною за границею, очень обрадовало меня. Я уже заранѣе предвосхищалъ удовольствiе послушать и посмотрѣть ее самъ, и случилось какъ разъ, что она шла въ самый день моего прiѣзда въ Копенгагенъ. «Ну вотъ, теперь тебя ждетъ удовольствiе!» сказал мнѣ Гартманъ. «Всѣ очень довольны и музыкой и текстомъ!» Я явился въ театръ; меня замѣтели — я видѣлъ это — и, когда опера коночилась, послышались апплодисменты, смѣшанные съ довольно сильнымъ шиканьемъ. «Этого еще ни разу не было!» сказалъ Гартманъ: «Ничего не понимаю!» — «А я такъ понимаю!» отвѣтилъ я: «Ты-то не огорчайся, тебя это не касается. Это земляки мои увидѣли, что я вернулся, ну вотъ и встрѣтили меня!»
Здоровье мое попрежнему хромало; лѣто, проведенное мною на югѣ, не прошло мнѣ даром, и только освѣжающiй зимнiй холодъ немножко подкрѣпил меня. Я был въ нервномъ состоянiи, очень слабъ физически и въ то же время сильно возбужденъ душевно. Въ это-то время я и окончил своего «Агасфера». Влiянiе на меня Эстреда, которому я въ послѣднiе годы читалъ все, что писалъ вновь, все больше и больше возростало. Онъ всѣмъ сердцемъ любилъ все прекрасное и доброе, а пытливый умъ его стремился отыскать въ нихъ и истину. И онъ ясно и опредѣленно высказывалъ, что душа всякаго поэтическаго произведенiя — въ истинѣ. Однажды я принесъ показать ему сдѣланный мной перевод поэмы Байрона «Мракъ». Я былъ отъ нея въ восторгѣ и очень изумился, когда Эрстедъ назвалъ поэму ложною. Выслушавъ его объяснения, я, однако, не мог не согласиться съ нимъ. «Поэтъ, конечно, можетъ представить себѣ, — сказалъ Эрстедъ: «что солнце исчезнетъ съ неба, но онъ долженъ знать, что результаты этого будутъ совсѣмъ иные, нежели подобный мракъ, подобный холодъ! Все это лишь пустыя фантазiи!» Съ тѣхъ поръ и я усвоилъ себѣ тѣ воззрѣнiя, которыя рекомендуетъ современнымъ поэтамъ Ерстедъ въ своемъ творенiи «Духъ въ природѣ». По его мнѣнiю, поэтъ, желающiй явиться выразителемъ высшихъ идей и стремленiй своего вѣка, долженъ освоить себѣ результаты современной науки, а не пользоваться поэтическимъ арсеналомъ давно минувшаго времени. Напротивъ, если онъ рисуетъ это прошедшее, то, конечно, обязан пользоваться для изображенiя характеровъ идеями и понятiями того времени. Эта вѣрная мысль Эрстеда не была, однако, къ моему удивленiю, понята даже Мюнстеромъ.[1] Эрстед часто читалъ мне отрывки из упомянутаго
- ↑ Знаменитый въ свое время проповѣдник-епископъ. Примѣч. перев.
