произведенiя, проникнутаго необыкновенною глубиною мысли и истиною. Послѣ чтенiя мы обыкновенно бесѣдовали о прочитанномъ, и онъ съ своей безконечною добротою и скромностью выслушивалъ даже мои возраженiя. Я, впрочемъ, могъ сдѣлать лишь одно, касавшееся той формы дiалога, въ которую Эрстедъ облекъ свой трудъ. Я находилъ ее устарѣвшею, напоминавшею «Робинзона» Кампе, и говорилъ, что разъ здѣсь нѣтъ мѣста обрисовкѣ характеровъ, то и остается лишь одно перечисленiе персонажей, а, между тѣмъ, все было бы понятно и безъ этого. «Вы, можетъ быть, правы!» сказалъ онъ мнѣ съ свойственной ему кротостью: «но я уже давно привыкъ къ этой формѣ и сразу измѣнить ее нельзя. Приму, однако, ваше замѣчанiе къ свѣдѣнiю и постараюсь воспользоваться имъ, когда напишу что-нибудь вновь.»
Въ Эрстедѣ былъ неисчерпаемый источникъ знанiя, опыта, остроумiя и въ то же время какой-то милой наивности, дѣтской невинности. Это была, поистинѣ, рѣдкая натура, отмѣченная печатью высшаго генiя. И ко всему этому надо еще прибавить его глубокую религiозность. Впрочемъ, он все-таки разсматривалъ величiе Божiе сквозь телескопъ науки, величiе, которое простыя христiанскiя души видятъ и съ закрытыми глазами. Мы часто бесѣдовали съ нимъ о великихъ истинахъ религiи, перечли вмѣстѣ первую книгу Моисея, и этотъ дѣтски-религiозный и въ то же время зрѣлый мужъ по уму развивалъ передо мною свои взгляды на миѳическiя и легендарныя начала въ сказанiи о сотворенiи мiра. Я всегда выходилъ отъ милаго, чудеснаго моего собесѣдника просвѣтлѣвъ и обогатившись и умственно и душевно. У него-же, какъ я уже не разъ упоминалъ, почерпалъ я утѣшенiе и ободренiе въ минуты унынiя и сомнѣнiя. Однажды, когда я сильно разстроенный несправедливымъ и жестокимъ отношенiемъ ко мнѣ критики, ушелъ от него не успокоеннымъ, добрѣйшiй Эрстедъ, несмотря на свои годы и позднюю пору, отыскалъ меня въ моей квартиркѣ, чтобы еще раз постараться успокоить и ободрить меня. Это такъ растрогало меня, что я забыл все свое горе, всю свою досаду и заплакал слезами радостной благодарности за такую безконечную доброту. Она-то и обновляла во мнѣ бодрость и давала силу продолжать писать и работать.
В Германiи, между тѣмъ, имя мое, благодаря появившимся тамъ моимъ «Gesammelte Werke» и многочисленнымъ изданiямъ переводовъ отдѣльныхъ моих произведенiй, становилось все болѣе и болѣе извѣстнымъ. Особеннымъ успѣхомъ пользовались тамъ «Сказки» и «Картинки-невидимки»; первыя породили даже много подражанiй. Мнѣ часто присылали оттуда разныя книги и стихотворенiя; изъ низъ особенно обрадовалъ меня «Herzlicher Gruss deutscher Kinder dem lieben Kinderfreunde in Dänemark H. C. Andersen». (Сердечный привѣтъ отъ нѣмецкихъ дѣтей дорогому другу дѣтей въ Копенгагенѣ Г. Х. А.).
