не допускала и примѣненія этихъ доказательств, если бъ они и были, что примѣненіе этихъ доказательствъ уронило бы его въ общественномъ мнѣніи болѣе, чѣмъ ее.
Попытка развода могла привести только къ скандальному процессу, который былъ бы находкой для враговъ, для клеветы и униженія его высокаго положенія въ свѣтѣ. Главная же цѣль — опредѣленіе положенія съ наименьшимъ разстройствомъ — не достигалась и черезъ разводъ. Кромѣ того, при разводѣ, даже при попыткѣ развода, очевидно было, что жена разрывала сношенія съ мужемъ и соединялась со своимъ любовникомъ. А въ душѣ Алексѣя Александровича, несмотря на полное теперь, какъ ему казалось, презрительное равнодушіе къ женѣ, оставалось въ отношеніи къ ней одно чувство — нежеланіе того, чтобъ она безпрепятственно могла соединиться съ Вронскимъ, чтобы преступленіе ея было для нея выгодно. Одна мысль эта такъ раздражала Алексѣя Александровича, что, только представивъ себѣ это, онъ замычалъ отъ внутренней боли и приподнялся и перемѣнилъ мѣсто въ каретѣ, и долго послѣ того, нахмуренный, завертывалъ свои зябкія и костлявыя ноги пушистымъ пледомъ.
„Кромѣ формальнаго развода, можно было еще поступить какъ Карибановъ, Паскудинъ и этотъ добрый Драмъ, то-есть разъѣхаться съ женой, — продолжалъ онъ думать, успокоившись; но и эта мѣра представляла тѣ же неудобства позора, какъ и при разводѣ, и главное — это, точно такъ же какъ и формальный разводъ, бросало его жену въ объятія Вронскаго. — Нѣтъ, это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой пледъ, громко заговорилъ онъ. — Я не могу быть несчастливъ, но и она и онъ не должны быть счастливы“.
Чувство ревности, которое мучило его во время неизвѣстности, прошло въ ту минуту, когда ему съ болью былъ выдернутъ зубъ словами жены. Но чувство это замѣнилось другимъ — желаніемъ, чтобъ она не только не торжествовала, но получила возмездіе за свое преступленіе. Онъ не признавалъ этого чувства,
