следство, в виде главным образом неоконченных рукописей «Диалектики природы» (см.), представляет ценнейший материал, на целых 40 лет задержанный опубликованием по вине нем. с.-д-тии. Э., исходя из диалектически-материалистического метода, мог подойти к целому ряду проблем науки, которые не находили правильного понимания у ученых того времени. Сюда можно отнести вопрос о значении кинетической теории, об односторонности второго положения термодинамики в форме, данной Клаузиусом, вопрос о природе гальванического тока, о положительных и отрицательных сторонах дарвинизма и т. п. Помимо этого Э. разрешил или наметил правильное разрешение ряда вопросов, в к-рых до сих пор еще в буржуазной науке царит огромная путаница и полное или частичное непонимание. Это вопросы, которые сегодня имеют самое актуальное значение и решение к-рых можно найти, только опираясь на труды Э. Сюда надо отнести центральный вопрос о значении теории материалистической диалектики для естествознания, а затем ряд вопросов из теории познания (аксиоматика и априоризм, построение принципов науки, роль «дефиниций» в науке и вред формализма, роль гипотез, отношение абстракций к конкретному, историчность и относительность законов природы, классификация наук, проблема времени и пространства и т. д.). Совершенно непревзойденное и непреходящее значение имеют указания Э. также по таким вопросам, как понимание движения как изменения вообще; диалектический взгляд на единство и различие различных форм движения материи; проблема меры движения и сущность понятия энергии; понятие причинности и взаимодействия, необходимости и случайности; понятие равновесия, понятие силы, указание на материальную природу эфира; определение жизни, взгляд на происхождение жизни; диалектический взгляд на борьбу за существование и вообще на дарвиновскую теорию развития, на вопрос о происхождении человека и т. д.
К тому времени, когда Э. занимался естествознанием, последнее содержало в себе все важнейшие предпосылки для того, чтобы быть системой диалектически-материалистического познания природы. «Естествоиспытатели прошлого (18 в. — В. Е.) столетия, даже до 1830, довольно легко обходились еще при помощи старой метафизики, ибо действительная наука не выходила еще из рамок механики, земной и космической» («Диалектика природы», в кн. Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 392). «Но теперь все обстоит иначе»; естествознание уже покинуло ту область, «где достаточны были неизменные категории» (там же).
Естествоиспытатели однако отвернулись от лучших результатов классической философии — от Гегеля, Фейербаха,— хотя они не могли конечно освободиться от философии вообще. В результате буржуазные естествоиспытатели заимствовали те или иные понятия из «…ходячего теоретического достояния так называемых образованных людей, над которым господствуют остатки давно прошедших философских систем…», становясь «…рабами самых скверных вульгаризированных остатков самых скверных философских систем» (там же, стр. 415). «Нельзя теперь взять в руки почти ни одной теоретической книги по естествознанию,— пишет Э. в другом месте,— чтобы не убедиться, что сами естествоиспытатели понимают, как они страдают от этой путаницы и бессвязности, из которой им не дает абсолютно никакого выхода модная, с позволения сказать, философия. И здесь нет действительно иного выхода, нет никакой возможности добиться ясности без возврата в той или иной форме от метафизического мышления к диалектическому» (там же, стр. 339).
В чем же сказалась эта метафизичность? Следуя примеру идеалистически-рационалистической математики, ведущей свое начало от Эвклида и Платона, многие естествоиспытатели стремились строить науку, исходя из тех или иных принципов, постулатов, аксиом, якобы внеопытного происхождения. Э. обрушивается на эти попытки; он пишет: «Господин Дюринг, воображающий, что он может, без какого бы то ни было содействия опыта, вывести всю чистую математику из математических аксиом… и потом применить их к миру, воображает себе точно так же, что он сумеет сперва породить из головы основные формы бытия, простые элементы всякого знания, аксиомы философии, вывести из них затем всю философию или мировую схематику и, наконец, высочайше пожаловать эту свою конституцию природе и человечеству. К сожалению, природа совсем не состоит, а человечество состоит, только в ничтожнейшей части, из мантейфелевской Пруссии 1850 г.» (там же, стр. 39—40). Он показывает, что то, что буржуазные ученые именуют «принципами», основными началами, на самом деле является результатом изучения объективной действительности. «Общие результаты исследования мира,— писал Э.,— обнаруживаются в конце этого исследования; итак, они являются не принципами, не исходными пунктами, а результатами, итогами. Получать эти результаты путем конструкции, производимой в уме, исходить из них, как из основы, а затем в уме реконструировать мир — значит придерживаться идеологии…» (в смысле идеализма. — В. Е.) (там же, стр. 359. — Разрядка Э.). Э. высмеивает Дюринга, который считает, что рассудок в чистой математике имеет дело только со своими «собственными творениями и фантазиями». Э. говорит: «Понятия числа и фигуры заимствованы именно из действительного мира… Раньше чем люди могли прийти к понятию фигуры, должны были существовать вещи, которые имели форму и формы которых сравнивали. Чистая математика имеет своим предметом пространственные формы и количественные отношения действительного мира, т. е. весьма реальное содержание. Тот факт, что это содержание проявляется в крайне абстрактной форме, может лишь слабо затушевать его происхождение из внешнего мира… Точно так же выведение математических величин как будто бы друг из друга доказывает не их априорное происхождение, но только их рациональную связь» (там же, стр. 39).
Точно так же буржуазные естествоиспытатели той эпохи не понимали (еще меньше понимают они теперь) того, что создаваемые ими абстракции (см.), абстракции от реальной действительности, не существуют непосредственно, в форме чувственных реальностей; Э. указывал на их ошибку, когда они и мнимой единице и четвертому измерению приписывали чувственную реальность и тем самым скатывались к мистике и чертовщине. И в наше время, с легкой руки А. Пуанкаре (см.), многие полагают, что пространству можно с полным правом припи-
